– …Но ты-то, благородный зверь, ты-то, в отличие от некоторых, должен помнить добро! Помнишь, как он тебе тогда сметаны в буфете купил?!!

    – Мяу, – сказал кот. И отвернулся. Он, естественно, помнил вкусную сметану, которую когда-то купил ему Глеб. И не только сметану. Но всё равно – ползать по пыльным вентиляционным каналам, повинуясь командам из крохотного динамика, установленного всё на той же жилетке… Нет, так далеко его благодарность не простиралась. Своя шерсть ближе к телу!

    – Дай-ка я попробую. – Виринея повернулась к ним вместе с креслом и, прищурившись, негромко позвала: – Тварь мохнатая, тварь усатая! Встань передо мной, как лист перед травой! Бду, бду, бду!

    – Пикапу, трикапу, скорики-морики… – передразнил было Альберт. Но…

    Но!

    Кот, выпущенный Веней и уже улёгшийся было на пол, сейчас же вскочил, как подброшенный пружиной! Распушил хвост и подбежал к Виринее! Жёлтые глаза горели не просто умом, а форменным разумом. И жаждой выполнить любое её повеление. О молоке за вредность он явно более не помышлял.

    Виринея поставила кота на одну из клеток линолеума, туда, где были проведены мелом две линии. Сама приникла к поданному Альбертом устройству наподобие бинокулярного микроскопа и негромко скомандовала:

    – Налево…

    Кот послушно и мягко переступил лапами.

    – Левее…

    Кот опять передвинулся.

    – Ещё левее…

    Кот сделал маленький последний шажок, и ось кармашка точно совпала с чертой, обозначенной на линолеуме.

    – Брависсимо! – восхитился Альберт. – Вер, может, объяснишь наконец, как ты это делаешь?

    Виринея загадочно улыбнулась. Если форма действительно определяется содержанием, то она являла этому наглядный пример. Изрядно похудев в экспедиции, она ни на грамм не располнела на домашних харчах. Новоприобретённого изящества фигуры не мог скрыть даже балахонистый рабочий халат. Опять-таки волосы, радикально выгоревшие под заполярным солнцем, не торопились темнеть и всё более явственно наливались осенней золотой медью. В глазах же у Виринеи завелась таинственная прозелень, и было замечено, что очками она стала пользоваться подозрительно редко.

    Одним словом, девушка была похожа на себя прежнюю, доэкспедиционную, как чёткая цветная фотография, сделанная в солнечный день, – на мутное отражение в давно не мытом стекле.

    Она проговорила не без насмешки:

    – Вень, а зачем вообще ты над котом издеваешься? Может, лучше егильет [155] бы какой на Андрей-Саныча напустил? Простенько так, зато со вкусом… А то туда же, видеокамеру на коте. Технократ несчастный.

    Альберт, склонившийся над каким-то чертежом, удивлённо поднял голову:

    – Вер, ты же вроде у нас древнеславянская ведьма, а не еврейская? Или как? У вас там… на тонких планах… наверное, не считается? Ведьмы всех стран, соединяйтесь? Интернационал?..

    На листе перед ним была представлена комната. Даже не комната – кабинет. Важнейшими деталями, чьё расположение было очень точно указано, на рисунке являлись письменный стол с лежащим на нём «дипломатом» – и окошечко вентиляции высоко на стене.

    А у левого локтя Альберта громоздился целый ворох свёрнутых трубочками, жёстких от древности синек. [156] Сведущий глаз мигом распознал бы в них схемы вентиляционных каналов на разных этажах институтского корпуса.