Когда смолк последний оратор, военный оркестр заиграл траурный марш. К гробу пошли парижские учащиеся, каждый возлагал к подножию помоста цветок, Алексей подумал, что и он бы мог быть среди них. Но в лицеях для совершения этого символического акта выбрали, конечно же, только молодых французов. В который раз против воли в голове мелькнула мысль о колоссальной разнице между ним и его товарищами. Как противостоять этой страшной, оскорбительной исключительности? Принадлежа одновременно двум странам, он мог однажды оказаться не у дел. У его родителей была лишь одна родина – та, где они родились. А его родиной станет та, где он вырастет.

Вслед за школьниками пошли солдаты, с трехцветными французскими флагами. Затем гроб сняли с монументального помоста и погрузили на катафалк. Военный оркестр заиграл траурный марш, и катафалк с черными посеребренными шторами двинулся в направлении моста Согласия. Все кончилось. Алексей соскочил с парапета. Его сердце переполняло сложное чувство гордости и печали. Казалось, что он не попрощался с Анатолем Франсом. Этот человек будет жить так долго, пока хоть кто-нибудь будет читать его книги. Толпа расходилась. Тусклые солнечные лучи пробивались сквозь октябрьский туман. По Сене безразлично скользили легкие парусные лодки. Букинисты начали открывать свои лавочки. Алексей поспешил домой.

Из-за похорон родители задержались с обедом. Он был признателен им за понимание. За столом попросили рассказать о церемонии. Он говорил коротко, смешивая по привычке французские и русские слова, а оставшись один, принялся за письмо к Тьерри. Хотелось оживить событие в мельчайших деталях. Для такого важного письма он подготовил черновик. Он начал: «Мой дорогой Тьерри, как ты поживаешь? Надеюсь, что у тебя больше нет температуры. Сегодня я похоронил Анатоля Франса. Я был там за нас двоих. Это большая утрата для страны…» Написав эту фразу, он заколебался, зачеркнул «для страны» и написал: «для нашей страны».

XIV

Едва обозначившаяся угроза становилась ощутимее с каждым днем. «Последние новости» помещали все больше информации о возможном сближении Франции и СССР. Георгий Павлович с тревогой следил за событиями. По вечерам за столом он часто говорил об этом чудовищном примирении двух стран. Если благодаря абсурдному решению Эдуара Эррио признание состоится, то посольство на улице Гренель, где все еще находился дипломатический представитель старой России господин Маклаков, станет собственностью Советов. Службы министерской канцелярии будут изгнаны и заменены большевистскими агентами. Для белых русских это хуже чем оскорбление, это полная безысходность. У них больше не будет оригинального французского покровительства. Они станут гражданами без определенного места жительства. Чтобы смягчить последствия этого события, французское правительство собиралось принять меры для облегчения положения эмигрантов. Однако Георгий Павлович не верил этим обещаниям.

– Я не откажусь от своего происхождения, – повторял он. – Моей родины больше нет, но я не собираюсь искать другую.

Елена Федоровна была менее пессимистична.

– Нам нечего бояться с нашим паспортом Лиги Наций, – говорила она. – Даже если мы останемся во Франции, Советы нас не тронут.

– Нет! Нет! – возражал Георгий Павлович. – У них повсюду будут шпионы.