– Каждый раз, когда Франция следует примеру Англии, она ошибается! – заявил человек с толстым животом, в петлице плаща которого была розетка Почетного легиона.

Наконец группа рассеялась.

– Запомни эту дату, Алеша, – сказал Георгий Павлович со слезами на глазах. – Четырнадцатого декабря тысяча девятьсот двадцать четвертого года Франция признала СССР!

Прохожие все еще останавливались у посольства, смотрели на флаг, качали головой и безразлично уходили, Георгий Павлович продолжал стоять, как перед могилой, в которой похоронили все надежды. Алексей, взяв отца за руку, сказал:

– Пойдем отсюда, папа. Ничего не изменишь.

Они повернули домой. Алексей широко шагал, заложив руки в карманы. Он понимал горе отца, но не разделял его. Его не интересовала политика. Он думал лишь о том, как ему хотелось бы рассказать Тьерри свои впечатления о встрече с парижским логовищем Советов. Прошло два месяца с тех пор, как умер его друг, а он переживал эту утрату, как в первый день. В довершение ко всему наскучили уроки. Даже по французскому появились плохие оценки. Но успехи перестали интересовать его, так как Тьерри не разделит больше его радость. А так хотелось по-прежнему, как если бы друг был жив, писать ему по нескольку раз в неделю в Сен-Жерве. Увлекшись своими мыслями, он совсем забыл об отце. Они шли рядом, но им нечего было сказать друг другу. Что тяжелее – потерять родину или друга? Алексей задал себе вопрос и не знал на него ответа.

Они молча вернулись домой. Елена Федоровна была занята на кухне. Георгий Павлович попытался пошутить:

– Ну вот, мы совершили прекрасную прогулку! Мы ходили приветствовать господина Красина в его резиденции! Очень поучительно!

Елена Федоровна взяла его руку, поднесла к губам и тихо сказала:

– Не надо было…

– Надо, надо, моя дорогая. Я люблю ясные ситуации. С красным знаменем над посольством для нас началась новая эра.

И добавил нарочито весело:

– Что ты приготовила на ужин? Нужно восстановить силы после таких впечатлений!

За столом он много выпил. Глаза его блестели. Он расстегнул воротничок.

– Душно, – сказал он.

– Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, – вздохнула Елена Федоровна. – Я дам тебе валерианы.

Она принесла лекарство, и он согласился выпить несколько капель, разведенных в стакане воды. Сын смотрел на отца, такого несчастного, и хотел разделить его горе. Но в чем? В том, что он был русским эмигрантом, в том, что у него не было денег, что был слишком стар, чтобы мечтать о лучшем будущем? Рядом с этим раненым человеком Алексей смутно сознавал, что его родители принадлежали к поколению, принесенному в жертву. В то время как перед ним в этой стране, где им не пришлось начать новую жизнь, были открыты все пути.

Перешли на кухню, чтобы помыть посуду. По нежным рукам Елены Федоровны струилась вода. Алексей и отец вытирали тарелки, стаканы, кастрюли и ставили их на место. Работая, они, как всегда, разговаривали. Это общение, эти ежедневные домашние дела были необходимы им как заклинание. В дом возвращалось спокойствие.

Подчинившись неожиданному порыву, Алексей вышел в комнату родителей. Там на полках из некрашеного дерева по алфавиту стояли русские книги. Он остановился перед «Войной и миром». Три толстых тома в сером переплете. Он взял первый и вернулся в столовую.

– Что там у тебя? – спросила Елена Федоровна.

– «Война и мир».

– Хочешь прочитать?

– Да.

Елена Федоровна, радостно улыбнувшись, обняла сына и предложила:

– Может быть, почитаешь вслух?

– Я очень плохо читаю по-русски, мама!

– Ну что ж, научишься!

– И я с радостью послушаю «Войну и мир», – сказал Георгий Павлович.