А прошлой ночью!

О, прошлой ночью!

Распахнув дверь на балкон, она стояла обнаженной в прохладноватом рассветном полумраке, вдыхая ни с чем не сравнимый запах океана. Посмотрев вниз, она заметила скрюченную букашку с красным пятном, в которой угадывался доктор Мэрфи, и почувствовала чисто детскую радость, которую извечно испытывают люди, когда им удается незаметно подсмотреть за своими ближними. В своем воображении — очень живом и постоянно работающем — она поднялась на балюстраду балкона и окликнула его сладким голосом Цирцеи, нежным, но повелительным, как у Саламбо, командующей варварами. Он двинулся к ней, карабкаясь вверх по камням, и вдруг оказался в комнате, беспомощно распростертый на кровати и связанный по рукам и ногам.

Она наклонилась над ним (опять же в воображении). Несколько раз провела пышной грудью по его лицу.

— Ну, — прошептала она, — ражве я вам не нравлюшь? Что-нибудь не так, доктор?

Она дрожала от наслаждения. Затем картина сменилась. Теперь уже она лежала связанная и беспомощная, а доктор склонялся над ней. А если она была беспомощна... если женщина беззащитна, как она может?.. К горлу подкатила тошнота. Ее воображение, живое и деятельное, не решалось идти дальше.

Опустившись на кровать, она зажгла сигарету. Постаралась рассуждать разумно и все же проскользнуть в ту запретную дверь, которая резко и безжалостно захлопывалась у нее перед носом всякий раз, когда она пыталась ее приоткрыть... С этим доктором проблем не будет. Доктора всегда вели себя хорошо. Ведь не кто иной, как доктор, был так добр к маме, когда все остальные от нее отвернулись. Да полно. Доктора тоже были разные.

Нет, доктора были хорошие.

Она встала под тепловатую воду, а потом вывернула холодный кран до упора, подставив под ледяную воду крутой изгиб бедер и ягодиц. Она уже столько раз стояла под холодным душем, и это всегда помогало; без него ей пришлось бы совсем туго. Однако этим утром такой процедуры было явно недостаточно.

Еще полчаса назад она чувствовала себя отдохнувшей и счастливой, готовой на все. Теперь же радость ушла, оставив ее наедине с никогда не утихавшим, неутолимым голодом, и от спокойствия не осталось и следа.

Это онвиноват! Всегда во всем виноваты они!Это онипогубили маму, мерзкие, злобные, грязные твари. Ониее убили, вечно чего-то требуя и не давая ничего взамен...

Мисс Бейкер облачилась в чистую белую форму, белоснежные чулки и туфли без единого пятнышка. Со странным блеском в глазах приколола к своим темным и блестящим, тщательно расчесанным волосам белую шапочку с голубой окантовкой.

То, что произошло ночью, — только начало. Просто небольшая разминка. Во всем виноват он и...

А зачем ждать до вечера? Смены в клинике не имели четкого разграничения. Их начало и конец часто смещались, особенно по утрам. Персонал еле передвигал ноги, задумчиво и подолгу пил кофе. Правда, после дежурства исчезали сразу, но приходили с опозданием или чисто номинально. Шесть часов утра могло означать и шесть пятнадцать, и шесть тридцать.

Ничего страшного в этом не было. Пациенты, плохо спавшие ночью, к утру изматывались и засыпали. Те же, кто спал хорошо, вполне могли подождать со своими надобностями. Ведь если возникала какая-то реальная проблема, ее быстро, пусть и несколько сонно, разрешали.

У пациента судороги? О господи, опять!Ну, дайте ему паральдегид — две унции. Паральдегид внутрь, АКТГ — внутривенно.

Пациент в коме? Кофеин, бензидрин, кислород.

У пациента остановилось сердце? Никотиновая кислота. Ткни ему палец в зад.

Пациент буйствует? Гиоксин, успокоительные.

А потом?..

Потом ничего. Это все, братец. Мы только посыпаем раковую опухоль тальком. Бейся в судорогах, если уж тебе так суждено.