|
Без какого-либо макияжа, лицо милое и улыбчивое, загорелое и в веснушках, каштановые волосы аккуратно подобраны и уложены под пилоткой. Фигура явно спортивная, подтянутая. Небольшая грудь, как на манекене, легко просматривается под натянутой рубашкой, аккуратные формы бедер обозначены облегающими брюками, свободно ниспадающими к ботинками. Как говорится, всё есть, но не на показ. В руках у неё дорожная сумка средних размеров, на плече тяжёлый фотоаппарат. На кармане пристегнута пластиковая карточка иностранного гостя. За ней «вальсирует» радушно улыбающийся воспитательный полковник, за ним молодой с подвижным лицом капитан с противогазом через плечо (признак планового «химдыма» в этот день в полку), — надо понимать, капитан, из особого отдела, в роли переводчика. Ещё кто-то был, их уже не заметили.
Полковник, на радостях, бурчит что-то неопределенное: «Во-от, товарищи, пожалуйста, вам…» — Ор-ке-естр, смир-рна! — ревёт дирижер. Музыканты и гости замирают, слушают в тишине звук печатающих шагов дирижера, но смотрят все только на молодую красивую женщину… Не просто ошарашены мужики — это заметно, до потери дыхания ошарашены, потери речи и всего остального… «Вот эт-то да-а-а!» Это и понятно! Ждали-то и готовились к встрече с Гиллом, который, как говорится, Маккензи или как его там, а тут, вот как оно получилось. Может быть и Маккензи, но другой, не такой, а совсем и наоборот… Даже лучше, что наоборот. На много лучше. И не негр, к тому же. Женщина! Молодая, ёшкин кот! Красивая! Глаза!.. Смотрите, смотрите… глаза у нее… ярко-ярко голубые! Совсем не наши! Не земные! Не такие, как здесь обычно: не серые, не зеленые, не коричневые… а голубые. Вот это глаза. Большие, огромные… и голубые. Невероятно! Чистые-чистые, лучезарные, как голубой бриллиант. Сине-голубой бриллиант. Небо и вода… Колодец! Небесный колодец! Нет, васильки и небо. Вот это сюрприз… Охренеть! В смысле зашибись! Дирижер, кося глаза на необычный гостевой объект, что-то там громко докладывает полковнику о готовности оркестра к занятиям, и прочую ерунду. А все стоят, молчат, не могут оторвать глаз от этого Гилла, вернее от этой Гиллы или как её правильно?! Засмотрелись все… Застопорились, как под очаровательным гипнозом… Чуть даже не облажались — едва не прозевали рявкнуть приветствие — это сработало само собой, в автоматическом режиме: — Здра-жила-товарищ-полковник! — Во-ольна-а! — тоже необычно громко, как на плацу, отмахивает полковник. Вытаращив глаза, с одной тональностью на лицах: ух-ты!.. музыканты оркестра так и остался стоять… Полковник Ульяшов делает девушке приглашающий жест профессионала коробейника, пожалуйста, мол, проходите вперёд, я после вас, и обращается к музыкантам: — Это и есть, как я и говорил вам вчера, Гейл Маккинли, лейтенант американских военно-морских сил, тоже музыкант…ша, ваша коллега. Прошу любить и жаловать. Готовый к работе, вперед протиснулся капитан переводчик. Девушка, тем временем, не переставая мило улыбаться, поочередно оглядывала всех музыкантов своим веселым, лучистым небесным взглядом. Ни тени смущения, ни кокетства, только любопытство и открытость. Оглядев всех, гостья лейтенант, с запинкой и по слогам, мелодично и задорно произносит по-русски: «Здрас-ству-й!..» Переводчик, сдерживая улыбку, вежливо подсказывает ей нужное окончание, тоже по-русски: «те!» Девушка, улыбаясь, повторяет за ним: «Те!» На что весь оркестр расплывается в довольной, счастливой улыбке: «Ну, молодец! Ну, даёт! Ты глянь, прямо по-русски чешет! Да забавно так!..» Первая напряжённость, вызванная встречей, проходит. Музыканты даже пытаются самостоятельно переступать с ноги на ногу. |
