Стукнула дверь. Настил мостика рассекла широкая полоса света и исчезла. Вышедший из рубки, очевидно, приглядывался к темноте. Он нашел Ганешина и обратился к нему:

—    Товарищ капитан первого ранга, опять острая зазубрина. Хотите посмотреть...

—    Слушайте, капитан второго ранга, то есть Федор Григорьевич,— перебил Ганешин,— хватит тебе меня величать, говорил уже не раз!..

—    Верно, Леонид Степанович, верно! — рассмеялся Щитов, командир гидрографического судна.— Всё еще живы привычки военного времени...

Офицеры вошли в ярко освещенную рубку, блестевшую полированным деревом, приборами, зеркальными стеклами окон. Переход от холодной темноты и безграничности моря к теплому уюту помещения был приятен. Ощущение усиливалось тихими звуками скрипичной мелодии, доносившейся из репродуктора в углу рубки. Мичман, стоявший перед большим циферблатом эхолота, оглянулся на входивших и при виде Ганешина вытянулся. Ганешин опять усмехнулся: он никак не мог привыкнуть к почтительному вниманию к себе товарищей по работе. Теперь, в мирной обстановке, это казалось ему излишним.

—    Продолжайте ваше дело, мичман! — Ганешин сбросил дождевик, зюйдвестку и вынул трубку.

Мичман смутился, тихо ответил:

—    Я... я, собственно... просто любовался на него...

—    Ага, так вам нравится наш новый эхолот,— одобрительно посмотрел на юношу Ганешин.— А чем, по-вашему, он лучше хьюзовского, последней модели?

—    Да как же можно сравнивать! — воскликнул мичман.— Во-первых, диапазон глубин — наш берет любую без всяких угловых смещений; огромная чувствительность; очень точная автоматическая выборка поправок, а главное, главное... сухая запись эхографа и тут же на ленте курсовые отметки...

—    Очень хорошо! Я вижу, что вы уже вполне ознакомились с нашим прибором.

—    Товарищ Соколов — энтузиаст глубоководных измерений,— вмешался Щитов.— Однако зубчик нужно посмотреть, а то лента уйдет.

Ганешин вынул трубку изо рта и шагнул к большому диску, где в центре горел оранжевый глазок и дрожала тонкая стрелка, окруженная тройным кольцом делений и цифр. Это был указатель глубин эхолота, а под ним, в черной прямоугольной рамке, за блестящим стеклом, медленно, почти незаметно ползла голубоватая лента эхографа — прибора, вычерчивающего непрерывный профиль дна на пути следования корабля.

Звуковые колебания высокой частоты, излучаемые из днища судна, летели вниз, в недоступные глубины океана, и, возвращаясь через сложную систему усилителей, заставляли стрелку колебаться, вычерчивая профильную линию. Мичман поспешил указать соответствующее место ленты. Здесь, между толстой чертой дна судна и косыми жирными отметками пройденного расстояния и изменений курса, шла плавная линия пологого дна, вдруг прерывавшаяся резким изломом: заостренная подводная вершина поднималась почти на два километра из четырехкилометровой плоскодонной впадины океана.

Ганешин удовлетворенно улыбался:

—    За рейс четырнадцать «зубчиков» уже нашли! Не зря я пошел с вами...

—    Леонид Степанович, признайся мне по чистой совести,— начал командир судна,=— зги подводные «зубчики» тебе для нового прибора нужны?

—    Угадал, угадал, Федор Григорьевич! — обернулся к Щитову Ганешин.