Франсис стала медленно пересекать лужайку. На ней был длинный светлый халат, он тащился за ней, оставляя темный след на росе. Она дошла до качелей. Под каштаном ее почти не было видно. Бледный халат промелькнул за листвой, на минуту она как будто оперлась коленом о доску качелей. Потом встала, подняла голову, глядя на дерево. Дотянулась до одной из нижних ветвей и качнула ее, словно желая убедиться, что не она одна способна двигаться. Во всех ее движениях была пугающая законченность и поглощенность, как всегда у людей, думающих, что их никто не видит. Медленно повернувшись, она побрела по траве, временами останавливаясь, чтобы подумать о чем-то или прислушаться. Она двигалась тяжело, совсем не обычной своей походкой, словно зеркальный мир, в который она вступила, придавил ее, обсыпал какой-то вязкой серебристой пылью; да, вся фигура ее теперь чуть мерцала, как металл, может быть, потому, что стало светлее. А когда она останавливалась, то стояла, как изваяние, видная менее отчетливо, словно впитанная утренней тишиной, не нарушаемой даже птицами.

Кристофер ощутил глубокое смятение. Было что-то исступленное в этой тихой фигуре с тяжелой, обреченной поступью. Ему не хотелось бы сейчас увидеть ее лицо. Казалось, она нарочно себя запугивает, может быть, старается заглушить один страх другим. Но чем же мог напугать ее сад? Затаенный страх самой Франсис — вот что он увидел в сумеречном саду, вот что было разлито в синих проблесках рассвета. Ужаснувшись при мысли, что она может его увидеть, Кристофер быстро отошел в глубь комнаты. Той, что бродила по саду, человек, глядящий из окна, непременно показался бы демоном. Весь дрожа, он опустился на кровать. Почему он так уверен, что она охвачена страхом? И чего она боится?

— Ой, какая прелесть, починили старые качели!

— Да, это Эндрю.

Ярко светило солнце, пели птицы. Утром прошел дождь, и теперь солнце освещало сверкающий мокрый сад, на вид и на запах отдающий светлой соленой зеленью.

— Ну что, сделал наш мальчик предложение руки и сердца?

— Нет еще.

Кристофер шел по саду следом за Милли. Его тревожило, что она здесь, тревожило, что она непременно захотела приехать к нему домой, хотя он знал, что Хильда и Франсис в Дублине и вернутся не скоро. Он бы охотно удержал ее в комнатах, но она сразу прошла через прихожую в сад.

— Эндрю и Хильда переехали?

— Вчера уже ночевали в «Клерсвиле», по-походному. Мебель из Англии прибывает завтра.

— Надо будет съездить посмотреть. Как вы находите новое жилище Хильды?

— Мне не нравится, что сад разбит по склону, а дом ничего. Милли…

— Ваш садовник что-то плохо подрезал розы. Посмотрите, какие побеги длинные.

— Знаю. У него мысли в последнее время заняты другим. Милли…

— Как рано завязались бутоны. Но они, наверно, не распустятся еще целый месяц.

— Больше. Милли…

— Ужасно смешно, каждый год просто забываешь, как все бывает весной. Я никогда не помню, в каком порядке распускаются цветы, а вы?

— Завидую, вас ждет еще столько сюрпризов. Милли, дорогая…

— Неужели Замок правда разгонит всех этих шинфейнеров и отберет у них ружья? Это было вчера в вечерних газетах, вы читали?

— Нет, конечно, нет. Этот приказ — явный подлог. Я звонил брату Мак-Нейла, он только смеется. Мистер Биррел, как всегда, уехал на Пасху в Англию.