|
Испуганная этой чудовищной суммой, я наконец открыла атлас – взгля-нуть, где же проживает моя единоутробная сестрица. Я увидела несколько коричневых крошек, на которых даже названия городов не помещались. А дальше в никуда, везде и кругом, повсюду простиралась синяя гладь океана. Я ослабела от догадки, что она достигла-таки края земли. – Это конец! – сказала мама. – Посмотри, она при ехала жить как раз туда, где съели Ку-ка… – Зато ты уже не сможешь сказать, что за тем берегом есть какой-то еще… Перед маминым путешествием мы созванивались с сестрой, и она давала указания, как и что делать, чтобы мама не сбилась с дороги, все-таки 33 часа лету и три пересадки! Голос ее зву-чал по-прежнему бодро, деятельно, мажорно. – Да, кстати, – сказала она в одном из разговоров. – Пусть мама прихватит альт. Здесь ин-струменты идут нарасхват, я наконец продам эту говенную рухлядь. Мы не сразу решили отпустить его в такой дальний перелет. Бог знает, что могло ожидать хрупкий инструмент в долгом пути с тремя пересадками. Но в конце концов мама уговорила нас рискнуть, я проводила ее в аэропорт и со щемящим чувством утраты смотрела, как, покачиваясь, нырками в толпе пассажиров уплывает в маминой руке альт в непотребно дряхлом, обвязанном резинкой футляре… …Своей поездкой в Новую Зеландию мама осталась очень довольна. Ей все понравилось в этой похожей на рай, безмятежно дружелюбной стране. Она много и долго рассказывала обо всем удивительном, что видела там. – Ты помнишь Иссык-Куль? – спрашивала она. – Так вот, там почти так же красиво, только вместо озера – океан. Особых толп желающих приобрести наш альт она не приметила. Впрочем, ее визит был слишком короток для такого серьезного дела, как продажа музыкального инструмента, поэтому она просто оставила альт Вере, а там уж видно будет – как повернутся обстоятельства. * * * Прошло года три… За это время многое произошло в наших жизнях, хотя ничего страшно-го или из ряда вон выходящего не стряслось. Главное – альт по-прежнему незыблемо возвращал-ся из чужих рук. За эти три года он побывал у трех студентов Веллингтонского университета, у старушки миллионерши, огромного, очень музыкального гея-маори, культурного атташе япон-ского посольства и у кого-то еще, я уже не помню частностей. И всякий раз Вера бодро кричала в телефонную трубку: – Ничего-ничего… Я немного спустила цену, кто-нибудь да позарится на дешевизну. Все ж таки не фабричка, а ручная работа, мать его так!.. Когда мой повзрослевший племянник Боря собрался приехать к нам в гости, я распоряди-лась привезти альт. – Хватит, – сказала я, – нагулялся там, налетался на воле, пора и домой… И когда мальчик с альтом вошел в нашу квартиру в Маале-Адумим, мы бросились обни-мать обоих, так как равно радовались приезду и того и другого. Вера сшила на позорный ветхий футляр матерчатый чехол защитного цвета, его можно было носить через плечо, как винтовку. Все это придавало нашему альту боевой, бравый вид. С облегчением мы повесили его на закон-ное место на стену, рядом с маской, приобретенной в водоворотах венецианских карнавальных лавочек. Вечером, сидя у нас на кухне, Боря рассказывал, что Вера, которой стало скучно в Новой Зеландии, опять собралась переезжать. Бостонский университет дает ей грант на завершение ее диссертации «Методика преподавания виртуозных штрихов». – Да, кстати, – сказал Боря, – мама считает, что там уж ваш альт продастся непременно. – А сколько лету до Бостона? – спросила я, озабоченно посматривая на инструмент. Мы с племянником переглянулись, и он сказал с грустной улыбкой: – Тетя, знаете, когда я думаю о маме, мне представляется маленькая девочка, играющая на берегу моря, у самой воды. |
