|
Он жалел эту маленькую брюнетку — жену маркиза де Беллегарда — еще и потому, что она была глуповатой, улыбалась завлекательной улыбкой и сердце ее, по-видимому, не отличалось постоянством. Временами маленькая маркиза смотрела на Ньюмена так призывно, что иначе, как непосредственностью ее натуры, подобный взгляд объяснить было нельзя; будь это кокетством, она постаралась бы его завуалировать. Ее, несомненно, мучило желание спросить о чем-то Ньюмена или что-то ему сказать, и он недоумевал, что бы это могло быть. Но ему не хотелось давать ей повод заводить разговор: ведь если она собиралась жаловаться ему на свою горькую участь быть связанной узами брака с таким сухарем, как месье де Беллегард, Ньюмен понятия не имел, что он мог бы ей посоветовать. Однако ему не раз представлялось, как в один прекрасный день она подойдет к нему и страстно прошепчет (предварительно осмотревшись, нет ли кого поблизости): «Я знаю, мой муж внушает вам отвращение. Не могу отказать себе в удовольствии заверить вас, что вы совершенно правы. Пожалейте несчастную, у которой муж — заводная кукла из папье-маше». Но, хотя Ньюмен не был искушен в вопросах светского этикета, он имел точное представление, какие поступки относятся к разряду «низких», и потому понимал, что при его положении в этом доме ему надо быть начеку; он никому из здешних обитателей не желал давать повод обвинить его в том, что он, проникнув в круг семьи, ведет себя неподобающе. А пока мадам де Беллегард взяла за правило посвящать его в то, как обстоит дело с туалетом, в котором она намеревалась быть на его свадьбе и который, несмотря на частые совещания с портным, все никак не могла себе ясно во всей полноте вообразить.
— Помните, я вам говорила, что на рукавах у меня будут бледно-голубые банты? — спрашивала она. — Так вот, никак не могу себя нынче убедить, что они должны быть голубыми. Не понимаю, с чего бы это? Сегодня эти банты кажутся мне розовыми, нежно-розовыми. А потом на меня что-то находит и уже не нравится ни голубое, ни розовое. Но без бантов никак нельзя! — Пусть будут желтые или зеленые, — посоветовал Ньюмен. — Malheureux! — восклицала маленькая маркиза. — Зеленый цвет расстроит ваш брак — ваши дети станут незаконными! Перед лицом света мадам де Сентре была спокойно счастлива. Вдали от света она казалась даже взволнованно счастливой — так блаженно считал Ньюмен. Она нежно выговаривала ему: — Вы меня ничуть не радуете. Не даете никакого повода побранить вас, одернуть! А я на это рассчитывала! Мечтала об этом. Но вы не совершаете никаких оплошностей. Вы до безобразия пристойны. И очень жаль — я не получаю никакого удовольствия. С таким же успехом я могла бы выйти за любого другого. — Боюсь, это самая большая моя вина, — отвечал в таких случаях Ньюмен. — Уж будьте так добры, закройте глаза на этот мой недостаток, — и заверял ее, что он, разумеется, никогда не будет ее бранить, он ею более чем доволен. — Если бы вы только знали, как точно вы соответствуете тому идеалу, который я лелеял! И теперь я понимаю, почему я так домогался этого идеала: обладание им, как я и думал, меняет всю жизнь! Я — редкий счастливчик, ведь мне выпал такой выигрыш! Всю прошлую неделю вы держались именно с тем спокойствием, какое я мечтал видеть в моей жене. Вы говорите как раз то, что я хотел бы слышать от нее. Вы двигаетесь по комнате точно так, как, я представлял себе, будет двигаться она. Вы одеваетесь в том стиле, как и должна была бы одеваться моя жена. Короче говоря, вы отвечаете моему идеалу по всем статьям, а требования у меня, можете мне поверить, высокие. Слушая его признания, мадам де Сентре сделалась очень серьезной. Немного погодя она возразила: — Не заблуждайтесь, я не подымаюсь до вашего идеала, он слишком высок. |
