— Никакой силой я тебе не угрожаю.

— А как же ты собираешься не выпустить меня из дому? Я же не бессловесная тварь, как мамины к-к-к-ко-ровы! И я не собираюсь оставаться тут на веки вечные, слышите мистер Хладнокровие, С-с-покойствие и Выдержка?! Чего ты боишься? Почему ты боишься людей? Ты разве не слышал, что Нью-Йорк — один из знаменитейших культурных центров? Туда едут со всего мира. Тебе всегда так хотелось, чтобы у меня были новые впечатления. Почему же мне нельзя ездить за ними в Нью-Йорк? Лучше, чем торчать в этой дыре. Из-за чего ты так переживаешь? Страшно, что я до чего-нибудь додумаюсь самостоятельно? До чего ты не додумался первым? Что не совпадает с твоими планами насчет семьи — ты ведь всегда все продумываешь и знаешь, как п-п-правильно поступить! Я всего-навсего сяду в какой-то несчастный поезд и поеду в город. Миллионы людей каждый день делают это, когда едут на работу. Свяжусь не с теми людьми? Не дай бог, додумаюсь до чего-нибудь страшного? Ты вот женился на католичке-ирландке. Как отнеслась твоя семья к тому, что ты связался не с теми, с кем надо? Она вышла замуж за ев-в-в-рея. Что думала ее семья насчет «не с тем связаться»? Неужели я могу сделать что-нибудь еще худшее? Закручу любовь с чернокожим парнем — этого ты боишься? А, папочка ? Лучше бы ты беспокоился о чем-нибудь важном, например о войне, а не о том, что твоя маленькая дочурка, эта оранжерейная девочка, одна сядет на поезд и поедет в б-б-большой город.

Разговор о Нью-Йорке № 53.

— Ты так и не скажешь мне, какая т-т-такая ужасная судьба меня постигнет, если я сяду на п-п-поезд и поеду в город? В Нью-Йорке дома тоже с крышами. И замки есть, и двери. Дверь запирают не только в Олд-Римроке, штат Нью-Джерси. Ты когда-нибудь думал об этом, Сеймур-Лейвоу-это-звучит-почти-как-любовь? Ты осуждаешь все, что тебе ч-чу-чуждо. А ты не думал, что среди ч-чуждого может быть и хорошее? И что во мне, твоей дочке, заложен п-п-правильный инстинкт на хорошее? Ты прямо-таки ждешь от меня, что я обмишурюсь. Если бы ты мне хоть каплю д-д-доверял, ты бы мог допустить, что я общаюсь с п-правильными людьми. Но ты мне совершенно не д-д-доверяешь.

— Мерри, ты знаешь, о чем я говорю. Ты сошлась с политическими радикалами.

— Радикалы! Не согласны с т-т-тобой, значит, радикалы.

— Эти люди — политические экстремисты.

— Без радикальных идей н-н-ничего не добиться, папа.

— Тебе всего шестнадцать, они много старше, у них больше опыта.

— Так, может, я от них чему-нибудь научусь? Экстремизм — это с-с-сокрушение маленькой страны во имя изв-в-в-ращенных взглядов на свободу. Отрывать у мальчишек ноги и то, что между ног, — вот он, экстремизм, папа. А поехать в Нью-Йорк на автобусе или на п-поезде и переночевать в запертой, надежной квартире — не вижу тут ничего такого экстремистского. Каждый старается найти на ночь крышу над головой. Скажи мне, где тут экстремизм? Что тут плохого, скажи! К-к-крайние взгляды! Что в них крайнего, папа? То, что люди пытаются что-то переменить, — это экстремизм, да? Если ты так думаешь, это т-т-твои проблемы. Но для кого-то попытаться спасти человеческие жизни важнее, чем получить диплом в Колумбийском университете. Тоже мне, нашел экс-с-с-стремизм.

— Ты говоришь про Билла и Мелиссу?

— Да. Она бросила учебу, потому что для нее есть вещи поважнее, чем д-диплом. Остановить убийство для нее важнее, чем заработать бумажку, на которой написано «бакалавр». Это ты называешь экстремизмом? А я думаю, что экстремизм — это жить как ни в чем не бывало, когда вокруг творится чистое безумие. Когда людей эксплуатируют направо и налево, а ты каждый день напяливаешь костюм, повязываешь г-г-галстук и идешь на службу. Как будто ничего такого не происходит.