Между тем, по косвенным соображениям [просто прикидывая, как развивались события далее] мы можем предположить, что Тренхольм увидел останки в подвале не ранее 7 часов вечера. Таким образом, получается, что полицейские в компании Кингсли возвратились в Медицинский колледж спустя не 30 минут, а гораздо позже. Что лишь подтверждает предположение о неких переговорах, по-видимому, связанных с гарантиями выплаты денег, которые в это время происходили.
Разумеется, Литтлфилд не хотел углубляться в эти детали. Не желала этого и сторона обвинения, ведь если бы присяжные узнали правду о событиях того дня, то это сильно повредило бы репутации свидетеля. Всем бы стало ясно, что Эфраим Литтлфилд вовсе не борец за торжество правды и справедливости, а банальный сквалыга, обеспокоенный тем, кому выгоднее продаться – начальнику полиции или убийце? Кстати, в свете всего, изложенного выше, уместно было бы поставить вопрос о невиновности Литтлфилда в убийстве. Ведь если свидетель лгал в одном, то где гарантия, что он не лгал в другом?!
После этого подзатянувшегося отступления – совершенно необходимого, по мнению автора – вернёмся к показаниям Эфраима Литтлфилда. Рассказав, как профессор Уэбстер ушёл из колледжа в 15:45, свидетель весьма лаконично сообщил о появлении полицейского Тренхольма, которого он отвёл к проделанному пролому. Далее он весьма живописно поведал о появлении полицейских, приезде начальника полиции Тьюки и своём разговоре с последним. В целом эти показания уборщика хорошо соответствуют тому, что суд уже знал от других свидетелей.
Существует ещё одна деталь, которую в этом месте никак нельзя обойти молчанием. Речь идёт о прекрасной осведомленности Литтлфилда о всевозможных деталях обстановки помещений профессора Уэбстера. Он знал, где что лежит, какие ключи что открывают и т. п. – в общем, он прекрасно ориентировался на месте и деятельно помогал проведению обыска. Вот уж воистину пострел, который везде поспел!
Пятый день процесса – 23 марта 1850 года – открылся перекрёстным допросом Литтлфилда. Не обошлось без некоторых любопытных открытий, о которых нельзя не упомянуть. Так, например, адвокат Сойер добился от свидетеля признания того факта, что тот был осведомлён о назначении денежной премии тому, кто поможет установить судьбу Джорджа Паркмена. Первоначально Литтлфилд отрицал свою осведомлённость в данном вопросе, на чём даже настаивал во время дачи показаний коронерскому жюри в декабре 1849 года. Однако в уголовном суде Литтлфилд отрицать этого не стал, понимая, что теперь ложь под присягой оставит его без этой самой премии. И вот тут-то Сойер очень удачно указал свидетелю на изменение ранее данных показаний. Уборщик опрометчиво заявил, что показаний не менял и всегда утверждал одно и то же, однако расчёт на плохую память оппонента себя не оправдал!
Адвокат тут же представил стенограмму заседания коронерского жюри, в ходе которого Литтлфилд настаивал на своей полной бескорыстности и уверял, будто ничего не знает о деньгах, обещанных за помощь расследованию.
Момент для стороны обвинения получился очень неловкий. Сначала была предпринята попытка доказать, будто в предъявленную стенограмму закралась ошибка – прокурор и судья занялись тем, что буквально по пальцам принялись высчитывать, кто, когда и какие выплаты обещал [Напомним, что сумма премии пересматривалась в сторону увеличения по меньшей мере дважды, кроме того, отдельная премия была назначена за обнаружение золотых карманных часов Джорджа Паркмена]. |