Рубленый австралийский акцент, очки, седеющие волосы стянуты в узел, лицо узкое, брови насуплены. Вряд ли эта носит черное кружевное белье, про себя усмехнулся Джеймс. Он протянул женщине письмо и, пока она читала, огляделся. Обычная приемная: компьютер, настольная лампа, в рамке фотография мужа и детей, на стенах — плакаты с изображениями мозга и человеческих внутренностей. По интерьеру кабинета невозможно было догадаться о врачебной специальности доктора Льюис.

Когда женщина закончила читать, Джеймс невинным тоном поинтересовался:

— И что там с моей аллергией?

— Аллергией?

Доктор Льюис казалась удивленной.

— А на что у вас аллергия, Джеймс?

— Понятия не имею. Думал, вы мне скажете.

Женщина с любопытством смотрела на него.

— Таблетки, что вы дали доктору Нортону, от аллергии, верно?

Джеймс кивнул.

— Помните фамилию врача, который выписал их вам?

Джеймс покачал головой.

— Понятно. Назовите дату вашего рождения, Джеймс.

— Двадцать второе июля семьдесят третьего года.

Доктор Льюис записала.

— Как звали ваших родителей?

— Джордж и Пенелопа.

— Хорошо. Вы можете вспомнить, где были в день гибели принцессы Дианы?

Вопрос показался Джеймсу странноватым, но он прекрасно помнил тот день, к тому же ему не хотелось ударить в грязь лицом перед доктором Льюис.

— Я готовил на кухне завтрак. На часах было около восьми. По радио рассказывали о жизни принцессы Дианы. Меня это сразу насторожило. Затем начался выпуск новостей и передали, что она погибла. Новость потрясла меня. Я так часто видел Диану по телевизору и читал о ней в газетах, что считал принцессу почти членом семьи. Несколько раз она даже снилась мне.

— Замечательно. Вы помните, что ели вчера вечером?

— Вчера? Разумеется. Чили кон карне с рисом, а запивал австралийским шардонне.

— Превосходно. Сейчас я буду произносить слова, а вы постарайтесь сформулировать, с чем они для вас связаны. Называйте первое, что придет в голову, не задумываясь. Ясно?

Джеймс кивнул.

— Дождь.

— Я смотрю в окно спальни, а капли стекают по стеклу серебристыми червячками. Мне кажется, в детстве всегда шел дождь и я чувствовал себя отвратительно, впрочем, наверное, как любой ребенок, выросший в этой стране.

Доктор Льюис что-то записала в блокнот.

— Боль.

— Этим летом я сломал лодыжку. Бежал вверх по ступеням и подвернул ногу. Болело чертовски. Пришлось в самую жару проходить два месяца в гипсе.

— Пятно.

Пару мгновений Джеймс панически размышлял над ответом.

— Как-то раз мама купила мне белую рубашку. Я ходил в ней в школу, гулять в рубашке во дворе мне запрещали, но однажды я уговорил маму. Мы с приятелями повздорили, одному из них в драке разбили нос, рубашка запачкалась кровью. Мне было тогда лет семь или восемь. Мама очень расстроилась, а я еще долго мучился чувством вины.

По правде сказать, чувство вины мучило Джеймса сейчас. Историю про драку он придумал на ходу, потому что не собирался ни с кем делиться своими истинными воспоминаниями. Ему совершенно не хотелось откровенничать о пятнах от семени или менструальной крови с этой строгой докторшей, которую он видел первый раз в жизни. Наверняка теперь лечение окажется бесполезным, размышлял Джеймс. Он тревожно вглядывался в лицо женщины, но внешне та не проявляла никаких признаков недоверия. Не поднимая глаз от блокнота, доктор Льюис продолжила:

— Поезд.

Внезапно Джеймс утратил связь с реальностью: он больше не сидел в приемной врача, а стоял на платформе оживленной железнодорожной станции. Никогда в жизни он не чувствовал такой мучительной душевной боли.