|
Так вот, как я уже говорил, беда в том, что в наш век совершенно невозможны эксперименты на людях, за исключением, пожалуй, парочки просвещенных диктатур. Я не шучу! Слишком долго я ждал кого-нибудь вроде вас, Джеймс. Наконец-таки я могу пойти по следам Уильяма Бичер-Сковилля. Хотите сказать, никогда о таком не слыхали? Этот человек стал легендой. Он ставил эксперименты на живых людях, Джеймс. Не так уж давно. В тысяча девятьсот пятьдесят третьем, можете в это поверить? В год, когда я родился, доктор сделал операцию двадцатисемилетнему эпилептику по имени Генри. Он просверлил две дырки в черепе над бровями больного, да, кстати, я упоминал, что все это время Генри был в сознании? В мозге нет нервов, Джеймс, всего и нужно-то вколоть немного лидокаина — вот так, вуаля — в кожу черепа, и вы ничего не почувствуете. Итак… Доктор просверлил в черепе Генри две дырки, при помощи лопаточки вскрыл черепную коробку и узрел человеческий мозг во всей его хрупкой красоте. Джеймс, это незабываемое зрелище, уж вы мне поверьте! Жаль, что вы не сможете увидеть эту красоту собственными глазами. Однако доктор питал особый интерес к некоей определенной части мозга. Ему уже случалось удалять гиппокамп у эпилептиков, и после операции они забывали о припадках. Удивительно, не правда ли? Однако раньше все его пациенты были психотическими эпилептиками, посему трудно с уверенностью утверждать, что его смелые операции не имели побочных эффектов. Доктор заручился согласием Генри и его родителей, так что никакого обмана. Прошу вас, Джеймс, постарайтесь не спать, все это для вашей же пользы… так вот он вставил в мозг Генри тонкую серебряную соломинку и при помощи специального устройства высосал его гиппокамп… ну и не только гиппокамп — в те времена нейрохирурги были не слишком аккуратны. Впрочем, это не важно. Вы понимаете, что случилось, Джеймс? Эпилепсия Генри прошла, и во многом он остался тем же молодым человеком, каким был до операции. За исключением одного: он все забыл. Нет, Генри помнил детство и годы до операции, но два года перед ней совершенно выпали из памяти. Кроме того, после операции он утратил способность помнить то, что происходило с ним потом. Генри до сих пор жив, сейчас он уже старик — должен сказать, знаменитый старик, по крайней мере в научных кругах. Мы называем его ГМ. Видите ли, мы, ученые, любим инициалы. Для Генри Трумэн — до сих пор президент. Мать Генри умерла в шестидесятых, но до сих пор, когда он слышит о ее смерти, Генри плачет, как в первый раз, а его скорбь все так же свежа и глубока. Можете себе представить подобное, Джеймс? Мало того, Генри знает о своем состоянии. Он говорит, это все равно что каждый раз просыпаться новым человеком. Ах, Джеймс, вы не представляете, как я рад, что вы позволили мне исследовать тайны вашего мозга! Сейчас выпью немного воды, и приступим. Вот так-то лучше. Не бойтесь дрели, Джеймс! Она только выглядит такой огромной и грозной, на самом деле вы ничего не почувствуете…
Внезапно доктор Ланарк замолчал, застыл, словно парализованный. Рот полуоткрыт, дрель замерла в руках. Рядом с ним появился… второй доктор Ланарк. Джеймс моргнул — ничего не изменилось, перед ним была копия безумного доктора. Они стояли рядом: один неподвижный, другой живой. Второй доктор Ланарк во всем походил на первого, но говорил и двигался иначе. — Прошу простить меня, мистер Пэдью. Вам пришлось поволноваться, но поверьте, ситуация оставалась под контролем. Я наблюдал за ним все время. Наверное, я должен был вмешаться раньше, но эти последние минуты, когда он начал молоть вздор, позволили мне многое понять. Джеймса развязали, и он сел на кушетке. Его все еще мутило, перед глазами плыло, но конечности уже обрели чувствительность. Приглядевшись, он заметил электроды, прикрепленные к голове первого доктора Ланарка, а за ним — компьютер и принтер. Принтер выплевывал листы бумаги, покрытые диаграммами. Второй доктор Ланарк внимательно рассматривал их. |
