Стефан Цвейг. Амок
В марте 1912 года, в Неаполе, при разгрузке в порту большого океанского
парохода, произошел своеобразный несчастный случаи, по поводу которого в
газетах появились подробные, но весьма фантастические сообщения. Хотя я сам
был пассажиром "Океании", но, так же как и другие, не мог быть свидетелем
этого необыкновенного происшествия; оно случилось в ночное время, при
погрузке угля и выгрузке товаров, и мы, спасаясь от шума, съехали все на
берег, чтобы провести время в кафе или театре. Все же я лично думаю, что
некоторые догадки, которых я тогда публично не высказывал, содержат в себе
истинное объяснение той трагической сцены, а давность события позволяет мне
использовать доверие, оказанное мне во время одного разговора,
непосредственно предшествовавшего странному эпизоду.
Когда я хотел заказать в пароходном агентстве в Калькутте место для
возвращения в Европу на борту "Океании", клерк только с сожалением пожал
плечами он не знает, можно ли еще обеспечить мне каюту, так как теперь,
перед самым наступлением дождливого времени, все места бывают распроданы уже
в Австралии, и он должен сначала дождаться телеграммы из Сингапура. Но на
следующий день он сообщил мне приятную новость, что еще может занять для
меня одну каюту, правда не особенно комфортабельную, под палубой и в средней
части парохода. Я с нетерпением стремился домой, поэтому, не долго думая,
попросил закрепить за мной место.
Клерк правильно осведомил меня. Пароход был переполнен, а каюта плохая
- тесный четырехугольный закуток недалеко от машинного отделения, освещенный
только тусклым глазом иллюминатора. В душном, застоявшемся воздухе пахло
маслом и плесенью; ни на миг нельзя было уйти от электрического вентилятора,
который, как обезумевшая стальная летучая мышь, вертелся и визжал над самой
головой. Внизу машина кряхтела и стонала, точно грузчик, без конца
взбирающийся с кулем угля по одной и той же лестнице; наверху непрерывно
шаркали шаги гуляющих по палубе. Поэтому, сунув чемодан в этот затхлый гроб
меж серых шпангоутов, я поспешил на палубу и, поднимаясь по трапу, вдохнул,
как амбру, мягкий, сладостный воздух, доносимый к нам береговым ветром.
Но и наверху царили сутолока и теснота: тут было полно людей, которые с
нервозностью, порожденной вынужденным бездействием, без умолку болтая,
расхаживали по палубе. Щебетание и трескотня женщин, безостановочное
кружение по тесным закоулкам палубы, назойливая болтовня пассажиров,
скоплявшихся перед креслами, - все это почему-то причиняло мне боль. Я
только что увидел новый для меня мир, передо мной пронеслись пестрые,
мелькающие с бешеной быстротой картины. Теперь я хотел подумать, привести в
порядок свои впечатления, воссоздать воображением то, что воспринял глаз, но
здесь, на этой шумной, похожей на бульвар палубе, не было ни минуты покоя.
|
