Приговор Ральднору был уже вынесен. В этом тоже не было ничего необычного: каждый, кто попал в круг приближенных, готовился рано или поздно принять наказание. Но пока эм Иоли находился далеко за морем, к тому же, как свойственно многим, впадал зимой в подобие спячки и не ждал никаких неприятностей.

Последний час Кесар провел в зале Совета. В числе прочих был решен вопрос об отставке Ральднора с поста в Ланне. Разногласий здесь не возникло. Никто из членов совета не столкнулся с неприметным проходимцем ланнской наружности на ступенях задней лестницы, ведущей в королевские покои. Кесар же никогда не забывал о пользе этой лестницы.

Он вообще мало что забывал. Он запоминал лицо любого жителя второго континента лучше, чем, к примеру, Сузамун — лицо какого-нибудь Виса. Однако все шансарцы, вардийцы и ваткрианцы, занимавшие ключевые посты в армии Кесара, в совете и при дворе, постоянно задабривались и подкупались. Будучи все до одного продажными, они всегда были готовы припомнить своему королю, что он наполовину их крови.

Не забывал король и богиню, невзирая на то, что в Вольном Закорисе считали иначе. В дни своего регентства Кесар укрепил Ее культ и восстановил Ее дом, который Она разрушила в гневе на семью Сузамуна. Новая статуя почти полностью воспроизводила ту, что когда-то установили шансарцы. Она стала лишь чуть поменьше и еще более красноречиво женственной. Поскольку это была богиня-женщина, то неудивительно, что в первую очередь ей поклонялись женщины. Благодаря обнаженной груди, которая наводила на мысль о священной проституции, ее стали соотносить с Ясмис. В этом тоже не было ничего удивительного — довольно долго богине пришлось обитать в ее храме. Где-то на третьем году правления Кесара в нижнем городе богиню стали называть Ашьясми. По ее примеру и другие божества восстановили свои храмы в Истрисе. Кесар, который не верил ни в кого из них, тем не менее всем преподносил щедрые дары. Ашаре-Ашкар-Анакир-Ашьясми он подарил черный жемчуг. Его так густо вплели в ее золотые волосы, что при взгляде снизу они казались черными.

В противовес обычной ланнской лени, к полудню пришли донесения от разведчиков на западе. Правда, в них говорилось не столько об Йиле, брюхе Леопарда, сколько о его элисаарских мозгах. Сообщалось, что после появления Катуса с Вольным Закорисом стало возможно иметь дело.

Из Дорфара ничего не было. Корабли, вышедшие из Тоса на Континент-Побратим, ожидались обратно до окончания снегов — в южных морях погода не столь переменчива. Вот тогда, и не раньше, могут появиться новости. Поддерживая лицемерную идею нерушимого братства с Шансаром, Кесар отправил туда же своего личного посла.

Под всеми этими донесениями лежало запечатанное письмо без всякой печати.

Она уже писала ему примерно с полмесяца назад. Ее почерк был совсем не таким, как у его сестры: твердые, прямые буквы к концу письма делались размашистее и злее. Она снова просила отпустить ее к Ральданашу, словно тот готов был принять ее обратно.

Кесар взял в руки письмо. Теперь он стал старше и умнее. Писать ей он не станет ни при каких обстоятельствах.

И никогда не пожалеет о том, что захватил ее. Эта женщина принадлежит ему, поэтому она здесь. А все остальное — преходяще.

Он сломал воск и принялся читать послание.

На миг ему показалось, будто всплыло откуда-то из глубин памяти, что он уже переживал подобное — или думал, что переживает. Но то ли это ускользнуло от него, то ли вовсе никогда не было. Спросить было не у кого, кроме отражения в зеркале.

С утра подъезд к дому был расчищен, но снегопад и поднявшийся ветер снова все замели. Он оставил зеебов и своих людей у входа и пешком пошел к дому. Ему снова вспомнился Анкабек — светильник, трепещущий на сквозняке у двери, темный коридор за ней.