Ему начало казаться, что если он заговорит со стражниками наверху, они могут дать ему воды — чистой, без всяких снадобий. Рармон знал, что это не так. Но его голос отказался повиноваться разуму, он что-то хрипел и рычал сам по себе.

Затем вдруг жажда исчезла. Мгновенно. Он просто не хотел пить.

И снова его подняли наверх. Когда они поставили его на каменный пол возле расселины, Рармон свалился набок, напряженный и окоченевший, как дерево. Тогда его просто поволокли. На этот раз не было ни ванны, ни визита к Катусу. Какой-то человек, стоящий против света факелов, заявил, что они просмотрели его лживые писания, но лорд Катус милостиво дает ему еще одну попытку. Вот перо и бумага. Теперь от него ждут правды.

Рармон написал: «Вы получили правду в прошлый раз. Она остается правдой». Ему казалось, что его рука с пером отстоит от глаз на целую милю.

— Нет, — произнес человек. — Так не пойдет.

Рармону предложили вина, но он никак не отреагировал.

Затем он опять вернулся в расселину. Как всегда, его спустили мягко и осторожно. Когда ноги Рармона погрузились в густой зловонный слой разнообразных нечистот, уже изрядно заполнивших расселину, он подумал: «Я должен просто существовать и помнить свои прежние показания. Они выглядят вполне здраво. Я могу повторять их снова и снова, и рано или поздно они поверят. Или можно каждый раз писать новую версию, совершенно лишенную смысла. Тогда, может быть, они убьют меня».

Однако прежнее жгучее желание умереть не возвращалось.

Вскоре сверху спустилась миска с молоком. Ему хватило сил оттолкнуть ее головой, чтобы молоко пролилось прежде, чем он кинется пить его. Конечно, оно могло быть и хорошим, не содержащим никаких примесей. Возможно, оно таким и было. Возможно...

Затем жажда вернулась с удвоенной силой. Он почти вопил, катался по расселине, бился головой об камень, желая разбить себе череп.

И вдруг камень подался. Рармон замер в удивлении.

Там была тьма. А в этой тьме, где-то очень далеко — слабое пятнышко света.

Рармон подался назад. Он глядел в трещину, расколовшую камень, и невозможный свет в ее глубине. Это было видение. Реальной была лишь жажда.

Однако свет начал быстро приближаться, и Рармон не мог отвести от него глаз. Но тьмы вокруг не стало меньше, ничто не осветило расселину. Вскоре он понял, в чем тут дело — это был не свет, а белизна. Затем она приняла форму. И превратилась в девушку.

Она стремительно шла к нему из камня, где ее никак не могло быть, и по мере приближения увеличивалась в размерах. Ее светлые волосы мерцали в темноте, подол платья бледным облаком вился у щиколоток.

Еще немного — она оказалась в каком-то шаге от него и протянула миску, полную воды.

Она была невысокой и юной — лет шестнадцати-семнадцати. На ее лице застыла печаль. Ее глаза были как два солнца. Она... она покачала головой и подняла миску к его губам.

Рармон ожидал грязи и зловония, как если бы девушка решила зло подшутить над ним. Он в свою очередь помотал головой и улыбнулся ей. Что толку пить воду, которая всего лишь видение? Но она не уходила, все так же держа миску на вытянутых руках. Наверное, они у нее уже затекли. Непроизвольно он склонился к миске. Теперь для этого хватало места, так как стена подалась назад. Вода оказалась у самых его губ — прохладная, манящая, такого же вкуса, как в источниках, маленькими водопадами сбегающих с гор под Истрисом. Не переставая упрекать себя, Рармон начал пить. Он почувствовал, как вода скользнула внутрь, сладкая и чистая, делая чище и его самого. Миска опустела — но жажда покинула его еще раньше...

— Рарнаммон, — сказала дочь Кесара, девочка из Анкабека, которую он так долго искал.