— Да нет, я и до этого пил и употреблял. Дело-то не в этом. Это просто форма эпатажа, когда на людях появляешься в таком состоянии, что непонятно, как вообще на ногах-то держишься. Это тоже определенное разрушение канонов. Мы отнюдь не очкарики-интеллигенты, которые сидят дома, читают умные книжки и слушают умную музыку.

— Но многие Янкины друзья напрямую обвиняли тебя в ее смерти…

— Ну, это глупости! Мы с ней вообще долго не виделись… несколько лет. Редко переписывались и редко созванивались. Она жила совершенно своей жизнью. У нее была своя команда, она писала свои песни. У нее была своя семья. И она совсем даже не собиралась с собой кончать. Человек-то веселейший был, ужасно любящий жизнь. Что там произошло на самом деле, я не знаю и комментировать не буду.

— Помимо Янки, и другие твои друзья — Башлачев, Селиванов — покончили жизнь самоубийством. Да и ты не раз говорил, что в самоубийстве для тебя нет греха. Как, по-твоему, это рок-н-ролл неминуемо приводит к трагической развязке?

— Не знаю. Это слишком буквальное понимание слов. Суицид в моем понятии — это, прежде всего, убийство эго. Да, для меня нет греха в суициде. Но если это делается не от слабости, а от силы. Как у самураев в Японии. Или когда не остается другого выхода. Суицид для меня, наоборот, воспевание жизни в высшей форме. Человек только на пороге смерти начинает понимать, кто он такой. Где он находится, что такое жизнь, что такое любовь. Я сам был очень часто в таких состояниях. А без этого получается одна болтовня.

— Действительно часто?

— Даже в тот раз, когда Янка умерла… Я тогда, в принципе, понял, что — всё… Это не из области любви или чего-то там… Просто когда такие люди, как она, умирают… блядь, ни за что!., просто так умирают!., то ведь жить-то и незачем. Смысла нет! По большому счету я так считаю до сих пор. А тогда я взял и распорол себе руку до кости. Так, что у меня в ране кость блеснула. Больно не было, и крови почти не пошло. Я взял, края раны слепил и завязал. Покурил и просто пошел домой.

— То есть сам ты тоже предпочтешь неестественный конец?

— Не дождетесь.

Из самиздатовской музыкальной прессы (1993 год)

С момента последнего опубликованного интервью Егора прошло ровно три года. Но сказать, будто все эти три года мы жили без «Обороны», нельзя.

Во-первых, постоянные слухи: Летов продает свои записи, а на вырученные деньги купил дачу… Летов вот-вот выступает в Москве… Летов повесился (дважды)… и так далее. Во-вторых, начали выходить его пластинки. Это было достаточно странно в свете предыдущих заявлений Егора о его нежелании хоть что-то продавать, но это было скорее хорошо. Все-таки качество его магнитофонных записей было столь ужасающим, что хотелось наконец послушать «Оборону» в более или менее приличном звуке. Не смущали даже запредельные цены. Говорили: «А чего вы хотели? Любите кататься — платите бабки!» И платили. Исправно. Самый первый вышедший диск сразу стоил 13 600. Треть месячной зарплаты.

А главное — все ждали нового альбома. 0 том, что называться он будет «Сто Лет Одиночества», известно было давно. В ожидании прошел весь 1992-й. Говорили, что кто-то где-то, мол, его уже слышал. Иногда в Москву приезжал Кузя Уо, который приносил кассету, ставил… потом спрашивал: «Клево?!»… и уносил, никому не давая переписать… Ходили слухи, что уж к весне-то альбом выйдет… вернее, летом… может быть, в августе… в крайнем случае — к Новому году. Часть материала появилась на магнитофонных кассетах только осенью 1993-го.