— Но у вас с ним будут разные смены, — успокоил заведующий, — так что тесниться не придется. Работаем мы так: три дня в неделю утром, с восьми до двух, три дня вечером. А ночи и воскресенья — по графику. Напряженно, но что делать. Вот возьмем еще пару врачей…

Кажется, вы, господа, зажрались, подумала Наталья. Пять врачей на десяток пациентов — это уж слишком. Даже если и с амбулаторным приемом.

Кабинет был небольшой, длинный и узкий, как пенал. Стол, стул, кушетка, шкаф. Во всю узкую стену — окно, забранное решеткой. На потолке в углу большое сырое пятно. Хахиашвили проследил ее взгляд.

— Крыша протекла, — вздохнул он. — В следующем месяце будем ремонтировать. Что-то со сливом. Решетка проржавела, еле держится. Да, кстати, в шкафу — скелет, не пугайтесь.

— В каком смысле скелет? — уточнила Наталья.

— В прямом, — Хахиашвили открыл дверцу — в шкафу действительно стоял пожелтевший человеческий скелет. — Это один наш бывший пациент зачем-то подарил, ничего умнее не мог придумать.

— Наверно, недолечился.

— Наверно, — кивнул заведующий и посмотрел на часы. — Ну что, пора на обход.

Спустившись на второй этаж, они прошли в холл, где сидели две женщины в таких же салатных халатах.

— Вот, прошу любить и жаловать, — Хахиашвили взмахнул рукой, как конферансье. — Наталья Николаевна Гончарова. Я вам о ней говорил. А это Анна Альбертовна.

Высокая полноватая брюнетка лет сорока, с усиками и шерстистой родинкой на подбородке, протянула Наталье руку.

— Альбина, — сама назвалась вторая, молодая и стройная, с копной медных химических завитушек. — Старшая сестра. Парня вашего я отправила полы мыть, ничего?

— Разумеется, — кивнула Наталья.

— Вот, Наталья Николаевна, — рассказывал Хахиашвили, — больные наши везде записаны по номерам палат, но сами они придумывают себе всякие дурацкие клички. Конечно, мы знаем, как их зовут на самом деле, но они об этом догадываться не должны. И упаси вас Бог кому-нибудь хоть слово сказать, кто у нас тут обитает. Вот здесь девушка Мерилин, надо думать, Монро. Дочурка депутата. Мания грязи. Без конца стирает белье. Настоящий енот-полоскун. Больная вашего сокамерника Марка Исааковича.

Слово «сокамерник» Наталью оцарапало, но она сделала вид, что не заметила.

— Мерилинка у нас единственная, кто официально на инвалидности, — шепнула ей на ухо Альбина. — Остальные здоровенькими прикидываются. Представляете, что было с почтальоншей, когда она ей в первый раз пенсию принесла? Молодая девка, кровь с молоком, красивая.

После енота Мерилин они посетили известного адвоката, лечившегося от наркомании, потом популярного певца, страдавшего навязчивой идеей, будто кто-то втихаря поет его песни. Зашли к жене провинциального губернатора, которая настолько погрузилась в депрессию, что даже не шевельнулась при их появлении. И к бизнесмену, уверенному, что его хотят отравить конкуренты. Напротив обитал бывший кандидат в Законодательное собрание, который лишился рассудка, когда понял, что не набрал нужного количества голосов.

— Вот здесь у нас мягкая палата, но сейчас там никого. Хотите посмотреть? — Альбина открыла дверь.

Наталья заглянула во внутрь. Обитые мягкой зеленоватой тканью стены и пол, окошко под самым потолком, топчан в углу.

— Здесь больная Анны Альбертовны, — сказал Отари Георгиевич, подходя к двум последним дверям. — Редкий экземпляр. Жена банкира. Ее бросил молодой любовник, и она уже третий год не может думать ни о чем другом.

Когда они вошли, с кровати вскочила пухлая белокурая женщина лет сорока пяти, похожая на увядшую Людмилу Целиковскую.