Еду раненый не выплевывал, но и голода никак не проявлял. Однако старого воина интересовали больше не слова, а повязки на добром десятке поверхностных, но кровяных ран. Из-под тряпок по вечерам ничего не сочилось — ни сукровицы, ни гноя, и лекарь, удовлетворенно кивнув, возвращался к своему ложу. На четвертый день, вскоре после полудня, с трясущейся повозки послышался стон, и обоз, уже ступивший на земли бывшего Казанского ханства, немедленно остановился. Воины столпились возле ратника, впервые открывшего свои карие глаза.
— Ну-ка, — раздвинув холопов, протиснулся вперед Илья Федотович, — дайте на болезного взглянуть, словом добрым перемолвиться. Хоть узнаю, что за человека выхаживаем. Слышишь меня, служивый? Зовут тебя как?
Нынешнее пробуждение далось Андрею куда легче, нежели в прошлый раз. Никакой боли он не чувствовал — тело словно качалось в теплой ванне, расслабляющей и ласковой, а потому ни руки, ни ноги двигаться не желали, язык не шевелился и даже веки разомкнулись с огромным трудом. Но когда глаза все-таки раскрылись, Андрюша Матях сразу пожалел, что остался жив: над ним склонился загорелый, бородатый, зеленоглазый, наголо бритый мужик в шитой серебряной нитью тюбетейке.
«Плен… — понял Матях. — Все это будущее, забросы в прошлое и прочая лабуда были всего лишь бредом, глюками после ранения. На самом деле абреки взяли меня и сейчас начнут развлекаться».
— Зовут, зовут тебя как? — пробился к разуму настойчивый бас, и Андрей попытался упрямо мотнуть головой:
— Ничего не скажу!
На деле с губ сорвался только тихий шепот: «Не… скажу…»
— Не скажет? Чего не скажет? — не понял боярин. — Имя свое молви, имя. Кто ты? Православный чи нет? Немец? Русский?
«Немец? — Несмотря на всю тяжесть положения, Матях мысленно усмехнулся. — Откуда здесь немцы? Или „чехи“ кого-то для выкупа украсть хотели, а я по пути попался?»
— Русский, — выдохнул Андрей, ни при каких обстоятельствах не желая отказываться от высокого и почетного звания. — Русский я, слышите, русский!
— Русский! — наконец различил хоть что-то внятное Илья Федотович, и воины так же облегченно загалдели. — Русский он, понятно?! А вы — немец, немец. Откель будешь, служивый? Смоленский, вятский, рязанский, московит? Али из Новагорода приплыл?
Половина вопросов прошла мимо сознания сержанта, но главное он понять смог: тому, что он русский, абреки почему-то обрадовались. Может, его вывезли в дружественный аул? Или он в Моздоке, в палате с кем-то из «наших» «чехов»? За бандитов ведь далеко не все дерутся…
— Где я? — прошептал он.
— Не бойся, — кивнул Илья Федотович. — Свои мы, православные…
И он размашисто перекрестился.
— Моздок? — предположил Матях, впервые увидевший перекрестившегося чеченца. — Санчасть ОМОНа? Или в аэропорт везете? Я тяжелый? Ничего не чувствую. Я на обезболивании?
Боярин Умильный, в свою очередь ничего не понявший из множества сорвавшихся с уст стрельца слов, растерянно закрутил головой:
— Чего это он, Касьян?
— Да опять в беспамятство впал, батюшка Илья Федотыч. Слаб больно. Почитай, вся кровушка из него вытекла. Не едина неделя пройдет, пока новую накопит.
— Ништо, — отмахнулся боярин. — Главное, не басурманина вороватого подобрали, православного. Как в разум окончательно придет, так и узнаем, кто таков. Пока подстилку травяную поменяйте в телеге, да и с Богом, дальше двинемся. |