— Никак знакомы мы, служивый? — удивился боярин. — Откель имя мое знаешь?

— Так не глухой ведь, Илья Федотович, — усмехнулся раненый. — Слышу, как обращаются.

— А-а, то разумно, — кивнул воин. — Самого-то как кличут?

— Андреем.

— В честь апостола, значит, Первозванного. Гордое имя. А из чьего рода будешь?

— Не скажу, — Андрей бессильно уронил голову и пару раз тихонько постонал. — Не помню.

— Как — не помнишь? — изумился боярин. — Имя отчее назвать не способен?

— Ничего не помню, — повторил Матях. — Ни дома, ни родичей. Как попал сюда, не помню. Знаю только, Андреем зовут. Как на телеге очнулся, помню, и все. Откуда в степь попал, как, зачем — ничего вспомнить не могу. Как имя в голове сохранилось, и то непонятно.

— Касьян! — зычно гаркнул боярин, приподнявшись на стременах. — Подь сюда! Слышишь, чего служивый молвит: запамятовал себя совсем. Окромя имени, ничего молвить не способен.

— То бывает, Илья Федотыч, — услышал Андрей знакомый голос своего лекаря откуда-то спереди. — Коли сильно по голове вдарят, палицей там али кистенем, память зачастую отшибает начисто. Женок родных иные бояре не узнают, детей кровных. Опосля привыкают снова али вспоминают спустя время.

— Роду своего не помнить? Срамно это, Касьян.

— А молодцу красному под себя в траву ходить не срамно, боярин? Сеча, она жалости не ведает. Живот уцелел, то и ладно.

— Так ты и звания своего не ведаешь, служивый? — снова повернулся к раненому воин. — Княжич знатный али невольник беглый?

— Не знаю, — попытался пожать плечами Матях, но не получилось.

— Чудно… — усмехнулся в бороду боярин и отъехал в сторону.

Отряд из пятнадцати опытных нукеров, успевших не раз пройти через кровавые сечи, миновал очередную топкую низинку, поднялся на лысый взгорок и остановился, грозно нависая над богатым кочевьем из семи юрт, окружающих широкий колодец, и трех кибиток, стоящих поодаль.

Полтора десятка бойцов. Большинство в тускло отсвечивающих на солнце кольчугах. На голове у каждого островерхий шлем, отороченный по обычаю дорогим песцовым или собольим мехом. Все придерживали стоящие на стремени длинные легкие копья с кисточкой под самым острием. На крупах коней висели круглые щиты и саадаки с луками и сулицами. Такой маленький, но готовый к бою отряд мог разорить стойбище без особого труда: вихрем налететь на мирно разделывающих мясо татар, порубить всех, кто еще не успел схватиться за оружие, наколоть на копья тех, у кого под рукой оказалась сабля, кистень или нож, вырезать стариков и детей, надругаться над девками и удрать, пока воины рода, сторожащие в степи тысячные табуны, бесчисленные отары, огромные стада, не успели прознать про упавшую на родной дом беду и кинуться в погоню. Разумеется, никакой добычи при этом нападающие взять бы не смогли, уж очень тяжелая и неповоротливая это штука — добыча. Но разорить — легко.

Однако для удачного нападения требовалась внезапность — а вооруженные до зубов степняки задумчиво гарцевали на виду кочевья, давая мужчинам время надеть стеганые халаты, приготовить оружие. И это означало, что к стойбищу подъехали мирные гости, а не злобные враги.

Наконец всадники стронулись с места и неспешным шагом направились к колодцу, оставив щиты на крупах лошадей и не расчехляя саадаки. К этому времени женщины успели попрятаться в юрты, забрав с собой детей; глупых баранов мальчишки отогнали от колодца прочь и только обнаженный по пояс пожилой невольник в протертых до дыр штанах продолжал мерно работать ведром, выплескивая холодную искрящуюся воду в выложенные камнями лотки поилок.