— Да. Отныне «Волчьи угодья» — только он да я…

На арендованной Никки машине они вернулись в Рено. По дороге почти не разговаривали. Добравшись до мотеля, Джек принял сразу четыре таблетки болеутолителя и, обессиленный, рухнул на одну из кроватей. Не прошло и минуты, как он уже спал.

Когда он проснулся, Никки рядом не было.

Дорогой Джек,

я жизнь тебе спасла, скотина.

Ты, конечно, много раз спасал мою — но я хотя бы говорила «спасибо», когда ты не позволял очередному маньяку распотрошить меня, как рыбешку. Теперь мы квиты, но ты чем-то недоволен.

Джек, я больше так не могу.

Я все еще верю в то, чем мы занимались. Правда. Кто-то может сказать, что мы спятили, что мы сильно рискуем, что рано или поздно нас поймают. Чихать я на это хотела. Я знаю, мы многого достигли, мы спасли десятки людей, а других избавили от страданий, очень многим вернули вкус к жизни.

У меня рука не поднимается написать такое, Джек. Я ухожу, потому что больше тебе не верю.

Ты стремишься к поражению. Я уже видела этот взгляд раньше, у других людей с улицы: они просто перестают верить во что-то, кроме смерти. Они знают, смерть уже рядом, но им хочется, чтобы она пришла поскорее.

Я не хочу умирать. Очень долго я вообще не знала, чего мне хочется… может, и теперь еще толком не знаю… но этого я определенно не хочу. Я пыталась поговорить с тобой, но ты не слышишь. Вряд ли это письмо что-то изменит.

Прости меня, Джек. Надеюсь, ты способен угонять, что калечишь себя, даже если не готов это признать. Делай, что считаешь нужным, не мне тебя судить. Желаю удачи.

Часть третья

РЕАКЦИЯ КРИТИКИ

ГЛАВА 11

Чарли Холлоуэй стоял на крыше своей галереи и смотрел ввысь. Октябрьский день близился к вечеру, было уже около пяти часов, и серое небо над Ванкувером усыпали тысячи черных штрихов. Вороны, летящие на юго-восток, в трущобы Барнэби, куда они привычно направляются на исходе дня. Чарли знал, порой о воронах говорят: «их было убийственно много». Интересно, как бы вы назвали вот это? «Резней»? «Холокостом»?

Еще несколько минут Чарли наблюдал за тем, как мимо проносились, в попытке опередить падавшее за горизонт солнце, отставшие вороны, а потом снова выбрался на пожарную лестницу и спустился в аллею. Его ассистент Фальми стоял, прислонившись к стене у распахнутой двери черного выхода, покуривая ароматизированную гвоздикой сигарету. Сегодня его готический прикид особенно вычурен: торчащие пучки черных волос благодаря какому-то колдовскому лаку превращены в твердые шипы, каждый сантиметр открытой кожи отливает мертвенной белизной, а в носу, в бровях и в нижней губе блестят колечки или серьги. Джинсы в обтяжку сшиты из черного латекса, а блуза — из лохматых обрезков ярко-оранжевого промышленного пластика. В соски и пупок продеты серебряные гантельки. Черные ботинки на высоком каблуке аккуратно зашнурованы до колена На правом предплечье красуется свежая татуировка — обнаженная женщина, распростершаяся на оскаленном клыкастом черепе.

— А ворон-то и отсюда видать, — заметил Фальми своим тонким голосом.

— Да, но отсюда не видно, как они заполняют все небо, — объяснил Чарли. — Пространство, перспектива — вот это мне по душе.

— Доходы да нажива, вот что тебе по душе, — не согласился Фальми. Он выронил из пальцев гвоздичную сигарету и тщательно растоптал ее толстой подошвой ботинка.

Чарли хохотнул. Фальми прекрасно знал, что Чарли держит его при себе ради имиджа, а язвительность в этот имидж входила.

— Все готово? — спросил Чарли, когда они зашли внутрь.

— Уже заканчивают расставлять съестное, — ответил Фальми.