Бросив на него косой взгляд, Чарли заулыбался:

— Потрясающе, Джек! Вот только… — он подался вперед, уже без улыбки. — Только, по-моему, тебе это не очень-то нравится. И я знаю почему.

— Едва ли, — сказал Джек.

— Чувство вины. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным. С художником случается что-то скверное, и его первый импульс — дать выход своим переживаниям в искусстве. Вот только художники зарабатывают на жизнь произведениями, а это значит, что он получает выгоду из собственного несчастья. И тогда художник начинает обвинять себя в случившемся, полагая, что каким-то образом сам навлек на себя беду, якобы с целью заработать.

Чарли свел вместе ладони: тлеющая сигара торчала меж его пальцев, как дымовая труба на церковной крыше.

— Это логическая петля, Джек, и ты не должен дать ей захлестнуть тебя. Каждый художник в подобном положении должен это услышать, и я скажу тебе: твоей вины здесь нет. И, что не менее важно, выразить скорбь, потерю, гнев через искусство — правильно. Это не святотатство, это не оскорбит память Джанин, или Сэма, или твоих родителей. Они бы хотели, чтобы ты сделал это, Джек; избавься от яда, который отравляет тебе душу. Выпусти его наружу, не носи в себе, продолжай жить. Если тебе кажется, что на этом нельзя делать деньги, откажись от них, спусти гонорары на благотворительность. Черт, не хочешь — не показывай никому своих работ. Но продолжай работать.

— Продолжай работать, — вздохнул Джек.

— Да. Сложно, я понимаю, но все же… А чем еще ты мог бы заняться? В этом твоя жизнь, Джек. Ты — тот, кто ты есть. Знаешь, некоторые до почтенных седин живут, не догадываясь, в чем их призвание; просыпаются, идут на работу, возвращаются домой. А у тебя есть нечто большее. Цель, страсть. Попробуй похоронить ее, и она вылезет наружу, так или иначе.

— Вот-вот, — кивнул Джек. — Так или иначе…

Для встречи Ричард выбрал ресторанчик под названием «Ди-Ви-8». Небольшое модное местечко — скорее бар, чем бистро, всего в квартале от Бульвара. Он ждал ее за столиком наверху, в зеленом шелковом костюме и с грандиозным бокалом мартини, в котором плавали сразу четыре оливки.

— Здравствуй, Никки, — произнес Ричард, когда она уселась. Все такой же отталкивающий, каким она его помнила, с каким-то вдавленным лицом и узенькими глазками, которые словно принадлежали одной из тех противно тявкающих собачонок, которых принято носить на руках. Ежик волос топорщился, густо смазанный гелем, а запах одеколона Никки учуяла еще прежде, чем подошла к столу вплотную.

— Ричард? — сказала она с профессиональной улыбкой.

— Что-нибудь выпьешь?

— Скотч с водой.

Ричард подал знак официанту и устроил целое представление, выясняя, какой из имеющихся в наличии сортов самый лучший.

— Как ты узнал, что я снова в городе? — спросила Никки.

— Ну, у меня множество контактов, — беззаботно отозвался Ричард. — Кто-то из них дал мне номер твоего мобильника. Только не спрашивай кто: я очень серьезно отношусь к конфиденциальности.

— К чьей угодно, только не к моей.

— Что ж, это изменится, как только ты начнешь на меня работать. Помнишь, что я говорил о наших клиентах? Они весьма богаты и крепко держатся за свою анонимность. Очень внимательны. Ты мне нравишься, и я думаю, будешь пользоваться успехом, но это, конечно, не означает, что сначала мне не пришлось навести о тебе справки.

— Кажется, тебе и так многое известно.

— Не так уж и многое. Скажем… чем ты занималась с тех пор, как уехала?

— Тем же, чем и обычно, только в других городах.