|
Зимой в этом месте бывало по-настоящему холодно, но ему не поручали бдений там в зимнее время после достижения им шестидесятилетнего возраста. С тех пор прошло более десятилетия; как и все причастные к ангельской магии, он был старше своих лет. Те из последователей святой Маргариты, кто не отличался крепостью и силой, бдели у Могилы лишь в разгар теплого лета. Правду сказать, Дельфона следовало бы освободить от столь тягостного послушания, но инок проявил настойчивость и упорство. Он уступил своим наставникам лишь в том, что согласился брать с собой подушку и одеяло, а также пользоваться деревянной скамейкой в углу – эта скамья предназначалась для усталых паломников, допускавшихся к Могиле в престольные праздники.
…Он ссутулился, пребывая в полусне. Оттого и заметил, что его одиночество нарушено, лишь через несколько мгновений. Над ним стояла одна из сестер. Стояла, не без насмешки поглядывая на пожилого монаха, словно раздумывая, как с ним поступить. Совсем молодая сестра… В облачении, подобно его собственному окрашенном в черное и белое – цвета последователей Архангела Ашалаэли. Вот только ширина белых полос на отворотах рукавов и на подоле выглядела какой-то неправильной. И даже чернота ткани странновато смотрелась в отсветах Дельфонова фонаря. До него медленно дошло, что черное, пожалуй, было вовсе не черным, а скорей темно-темно-синим. И вышитый золотом знак на груди являл пару семичастных архангельских крыл. Вот только крылья Ашалаэли всегда изображали в серебре. А здесь их еще и венчала корона о девяти острых зубцах. Притом сочетанная не с кардинальской митрой, а с нимбом. Другое дело, что зрением брат Дельфон уже не мог похвалиться, как и слухом. Подводила и память. Поэтому он не стал ломать голову по поводу эмблемы. Равно как и гадать, почему не может узнать эту рослую сестру, выглядящую аристократкой. Одно не подлежало сомнению: она смотрелась удивительно молодой, не более восемнадцати-девятнадцати лет; должно быть, совсем недавно приняла постриг. Правда, держалась она скорее как заезжий епископ или аббат. Брат Дельфон посмотрел на ее руки, смуглые, оттенка ореховой скорлупы, и даже кивнул, заметив на пальцах множество колец. Вставочки были одни из слоновой кости, овальные, прямоугольные, раскрашенные, позолоченные, другие – из бронзы в золоченой резьбе. Все – иконы ангельской магии. Правда, брат Дельфон не взялся бы тотчас назвать, какое кольцо какого ангела вызывало, каким могуществом повелевало. – Простите, ваше преподобие, – сказал он. – Я не заметил, как вы вошли. Ее лицо казалось смутно знакомым. Юное, прекрасное, с темными глазами и ореховой кожей… а волосы – черные, прямо как та пластинка редкого нефрита, в которой он некогда вырезал икону Каразакиэля. Сестра смотрела сурово. Нет, она положительно кого-то напоминала, но вот кого?.. – А я и не хотела, чтобы ты заметил меня, – сказала странная посетительница и протянула правую руку. Брат Дельфон принял ее, чтобы коснуться губами воздуха в нескольких дюймах от пальцев. При этом его старческие глаза пытались сосредоточиться на лице ангела, мастерски изображенного на пластинке слоновой кости, которая крепилась в самом значительном, необычайно могущественном перстне. Ни самого лица, ни стиля мастера опознать не удалось, и это поистине удивляло, поскольку брат Дельфон сам являлся выдающимся иконотворцем. Он изучал иконы всю свою жизнь. Нарисовал тысячи ангелов. В свою лучшую пору он обладал способностью населять свои изделия силой целых девяти ангелов. Притом крайне полезных, хотя не особенно высокоранговых. Теперь ему с таким множеством было не справиться, но три младших ангела по-прежнему отзывались, посылая толику своей мощи в его иконы, и он скреплял их дары своей собственной кровью… – Я… я что-то не узнаю вашего знака… вашего ордена, – пробормотал Дельфон, выпуская руку епископессы и указывая дрожащим пальцем на ее одеяние. |
