Полковник снял очки, протер стекла и повторил:

— Не скромничай, Алексей Васильевич. Давай рассуждать так: если доска рядовая, зачем этому фирмачу тащить ее в свою Англию?

— Ну, здесь вы не совсем правы, товарищ полковник. У коллекционеров своя логика. Быть может, он собирает именно иконы Николая Угодника. Где, кстати, куплена доска?

— В «Новоэкспорте…» К этому мы еще вернемся. Однако чует мое сердце, что с этой доской все не так просто. Того инспектора таможни я знаю, да и ты тоже. Опытнейший сотрудник. Нутром чует. Шестым чувством. Так, кажется, называют еще интуицию. Да и искусствовед-контролер с ним согласился. И ты как будто не исключаешь… В общем, в любом случае надо посылать доску на экспертизу… раз такая каша заварилась. Свяжись с ГИМом. А пока будет идти экспертиза, поинтересуйся сдатчиком доски.

Обычно экспертиза занимала дня два-три. Но прошло уже целых пять. Голубев начинал проявлять признаки нетерпения, однако звонить Ольге Александровне Евстратовой, старшему научному сотруднику музея «Новодевичий монастырь» — филиала ГИМа — не стал. Евстратова считалась одним из самых квалифицированных знатоков иконографии и вообще древнего русского искусства, и майор догадывался, что Ольга Александровна, женщина деловая, энергичная и обязательная, не будет без веской причины затягивать работу.

Наконец раздался звонок.

— Заключение готово, Алексей Васильевич.

Голубев уловил в низком, прокуренном голосе Евстратовой некоторое волнение. — Вы можете приехать прямо сейчас, не откладывая?

— Еду, дорогая Ольга Александровна, но почему такая спешка? — Ему невольно передалось волнение Евстратовой.

— Вот приедете — и поговорим, — эксперт положила трубку.

Голубеву повезло: разгонная «Волга» оказалась на месте. Вскоре она остановилась возле стены красного кирпича, за которой взметнулось к небу красно-белое стрельчатое здание Новодевичьего монастыря. Голубев пересек заполненный галдящими, возбужденными, увешанными фото- и кинотехникой итальянскими туристами двор и толкнул тяжелую дубовую дверь, ведущую в приземистое здание с маленькими оконцами. И хотя майор довольно часто бывал здесь, ему всегда странно было видеть в бывшей монашеской келье телефонный аппарат, массивный сейф (точно такой же, как в его кабинете) и другие приметы современной цивилизации.

Ольга Александровна сидела в комнате с низким сводчатым потолком за обшарпанным письменным столом и сосредоточенно курила. Голубева она приветствовала улыбкой, неожиданно легко для своей полной, даже грузной фигуры поднялась, извлекла из сейфа икону и подала майору. На ней был изображен какой-то святой со сложенными крыльями, как будто он только что спустился с небес на грешную землю, точнее — пустыню, ибо за спиной у святого простирались пески; на горизонте виднелись горы. Голубев невольно залюбовался чистыми, светлыми, золотистыми, насыщенными тонами, выразительным ритмическим рисунком, мастерской композицией. Но больше всего его поразило лицо святого: возвышенное, преисполненное огромной духовной силы и значительности. Это было лицо живого, смертного человека, а не бесплотного ангела.

Голубев перевел удивленный взгляд на Евстратову, которая с нескрываемым интересом наблюдала за выражением лица майора. Прикурив от большой мужской зажигалки новую сигарету, спросила:

— Что же вы молчите, Алексей Васильевич?

— Так это же совсем другая доска, ничего не понимаю, — растерянно пробормотал он.