— Но… э-э-э… — сказал Эрланд, который был немного медлителен и наивен. — Но ведь это же не так!

— Ах, клянусь блаженством своей души…

— Этого делать не нужно, — очень серьезно произнес Эрланд. — Ведь кое-кто видел, как госпожа прыгала вверх-вниз, сидя верхом на этом человеке, так что это он сам был изнасилован!

И тогда дама побледнела и, заламывая руки, воскликнула:

— О, дорогой мой, прошу вас! Разве вы не можете сказать моему мужу, перед тем как он вернется домой, что в этом не моя вина?

— Я никогда не вру, — сказал Эрланд и вдруг рассмеялся. — Но я могу попросить твоего мужа проявлять к тебе терпимость. Я видел сам, что корову, на которую залез бык, невозможно согнать с места до тех пор, пока тот не совокупится с ней. И когда бабам приспичит и они начинают пробовать мужиков, это в порядке вещей, госпожа. И если муж в это время далеко, то вполне естественно, что у жены начинает кое-что чесаться. Я попрошу капитана помнить об этом, когда он вернется домой. Я предупрежу его о том, что у госпожи есть нужда в мужиках. И я попрошу его быть поласковее с девочкой, ведь она вовсе не хотела появляться на свет таким унизительным способом — в блуде на сеновале.

У жены офицера появилось желание дать пощечину непочтительному солдату. Но она этого не сделала. Вместо этого она униженно произнесла:

— Спасибо, милостивый фенрик Бака, я этого никогда не забуду!

Но про себя она решила при первой же возможности отомстить за все эти оскорбительные слова. Этот презренный фенрик из фермерской избушки! И он осмелился поучать жену офицера! Это просто… просто неслыханно!

Но тут она вспомнила о своем положении и доказательстве своей неверности, лежащем в колыбели, и покорно пошла прочь, опустив голову.

Просьбы Эрланда особенно не помогли. Капитан вернулся домой, словно разъяренный бык. Ребенка оставили дома, поскольку Эрланд так красноречиво просил за девочку, а у капитана своих детей не было. Он нанял дельную домоправительницу, которая могла присмотреть за ребенком. Но жену безжалостно выгнал из дома; он не хотел даже видеть ее. Он вспомнил о всех тех минутах унижения, когда умолял и упрашивал ее позволить ему воспользоваться своим супружеским правом, и когда лежал в ее полумертвых объятиях и слышал вздохи самопожертвования и нетерпения, которые как бы требовали, чтобы он поскорее кончал. И после всего этого она так бесстыдно отдалась этому… бродяге!

Проходя по аллее в имении Бергквара с саквояжем в руках, где лежали лишь самые необходимые вещи, дама увидела маленькую девочку, стоящую возле дерева. Это была Тула, внучка писаря, и жена капитана подумала о своей дочери, которую потеряла. Возможно, ее собственная дочь стала бы такой же красивой, как и Тула? С такими же невинными, удивленными глазами?

Прелестный ребенок. Ощущение потери разрывало на части жену офицера. И она еще ниже склонила голову.

Тула смотрела на нее. Равнодушным взглядом она проводила жалкую фигуру, пока та не скрылась за поворотом.

И девочка побежала вприпрыжку по аллее, так что ее золотистые локоны танцевали на ветру.

А в следующее мгновенье она уже забыла о жене офицера.

У Тулы был еще один хороший друг: ее вторая бабушка, Эбба Кнапахульт. Мама ей рассказывала, что выросла у Эббы, но ни Эбба и ни Сири не были ее настоящей матерью. Настоящую бабушку Тулы звали Вибеке, и она умерла много лет назад.

Эбба больше не жила в Кнапахульте, она повторно вышла замуж за одного из жителей округа. Но Тула часто навещала ее, что доставляло им обеим радость. Туле нравился язык бабушки Эббы: он был прост, всегда точен, временами груб и непристоен.