|
Перед ней стоял на коленях красивый мужчина. Его квадратный подбородок был твердым, волевым, рот озабоченно сжат, морщинки окружали карие глаза, опушенные густыми ресницами. Как ей осмелиться попросить его? Как она может попросить кого-нибудь? – «Скорая» уже подъехала. Сейчас они вами займутся. Она должна попросить, обязана. Сейчас, иначе будет поздно. – Не отдавайте им… никому… Джоя… пожалуйста. Он пожал ей руку. – Не беспокойтесь, Кейт. Я позабочусь о Джое. Раз уж вы меня просите. Я сделаю все, тем более после… – Сэр, отойдите, чтобы мы могли к ней подобраться… Человек-Голос кивнул кому-то, стоящему сверху, и опять обратился к ней: – Я привезу Джоя в больницу, как только закончу разбираться с полицией. Не беспокой-тесь о нем. Со мной он будет в безопасности. – Я… пожалуйста… – она попыталась удержать его руку, но оказалась слишком слаба. Потом Голос пропал. Врачи «Скорой» стали осматривать ее, что вызвало страшную боль в голове. Темнота оку-тала ее своими успокаивающими руками и мягко затянула в свои сумрачные глубины. Она чувствовала себя виноватой. Она оставляет сына в руках незнакомца, чужого человека. Но что еще она могла сделать? – Спасите Джоя! – безмолвно кричала она человеку, которого знала только по голосу, ко-торого про себя называла Голосом, но почему-то была уверена, что он позаботится о ее сыне. Рик стоял около круглого смотрового окна и, не мигая, глядел в бокс номер семь блока ин-тенсивной терапии баптистской больницы. Кейт Барнет неподвижно лежала на белых простынях. Разноцветные провода и трубки раз-ного размера, окутывали ее и тянулись к многочисленным приборам. Ее левая рука, сломанная в трех местах, выше и ниже локтя, была в гипсе. Ее левая нога подвешена на вытяжку, и стальные тяги скрепляли ее бедренную кость. Ее лицо покрывала бледность, и вся она выглядела такой хрупкой, тонкой, ее волнистые светлые волосы, выбившиеся из-под бинтов на голове, закрывали левую половину лица. Он знал, что левую половину головы ей выбрили, чтобы врачи смогли осмотреть травмы. Пришлось наложить восемнадцать швов, чтобы зашить глубокую рану. Черепная коробка получила повреждения, но врачи не обнаружили, чтобы кости задели мозг. Что она за женщина? Как она себя поведет, когда узнает, что половину ее прекрасных во-лос сбрили? Или будет благодарить Бога, что осталась вторая половина, раз уж она выжила? Его утомленный ум сконцентрировался на бессмысленных, не имеющих ответа вопросах, и он старался не думать о том, что женщина, лежащая на кровати в блоке интенсивной терапии, напоминает ему его жену Стейси. Он гнал от себя такие мысли. Его жена умерла вот так же, на такой же кровати три года назад. Женщины были совсем разными: у Стейси – темные волосы и угольно-черные глаза. Но он отвозил обеих в госпиталь. Моя вина. Моя вина. Моя вина, твердил про себя Рик с той минуты, как выбрался из джипа. Последние восемь часов он чувствовал себя как в аду. Точнее, он чувствовал себя в аду по-следние три года – с того момента, как увидел, что сестры отсоединяют приборы, поддерживав-шие жизнь, от тела его жены. Моя вина. Все – полиция, его мать, даже родители Стейси убеждали его, что он не виноват в аварии. Но он думал по-другому. Он чувствовал свою вину всем существом, хотя офицер полиции на месте аварии заверил его, что он не виноват. Последние три года он работал по двенадцать-восемнадцать часов в сутки, чтобы забыть крики своей жены, которые продолжали звучать у него в ушах. Он добился успеха… алгоритмы и гигабайты днем загоняли его тоску в самый дальний уголок души, а изнеможение награждало сном по ночам. Усталость от долгой работы притупила его чувства. |
