— Угу.

Внезапно лик Его осветился. Лишь после сообразила — Луна. Тучи, кажется, разошлись.

— Я расскажу тебе притчу.

Учитель часто повторял: «Люблю говорить притчами». И при этом смеялся — очень зло. Однажды решилась, спросила.

«И без притчи не говорил им!» — ответил, словно ударил.

— А притча, Моя обезьянка, такая... У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение...

Я даже не сразу поняла — отчего это притча. Ну бывало—у нас, у осков, старшему сыну обычно надел выделяли. И среднему выделяли, с отцом лишь младший оставался.

— По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему.

И снова совсем другим голос Его стал. Хоть и только что познакомились, а поняла — иным. Будто бы Ему... Не больно, не обидно даже, а словно бы все вместе. И еще не по себе очень — словно над костром погребальным говорит.

— Встал и пошел к отцу своему. И, когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться!..

И еще одно понять успела — взял Он меня в ученицы.

— Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.

Замолчал, прошелся не спеша к входу. Остановился.

— И что поняла ты, Папия Муцила?

Не обезьянка уже, даже именем не побрезговал. А я-то думала, что его, имя мое настоящее, только одна я на земле знаю — с тех пор, как семьи моей не стало.

— Поняла, Учитель. Ты был Старшим Сыном.

А это я вижу со стороны — именно вижу, словно показал кто-то. У старой каменной стены двое — высокий и маленькая. В голосе высокого — насмешка, чуть заметная, дальняя.

Догадалась о маяке, обезьянка? Догадайся и сейчас.

Под ладонью — неровный пыльный камень. Теплый, очень теплый...

— Обезьянка догадалась, Учитель. Морякам нужен запас муки. И зернотерка, и вяленое мясо...

— Не ужинала? — насмешка слышнее, заметнее. — А еще требуется оружие, деньги... Стену сама разберешь?

— Сама! — В голосе маленькой — вызов, хотя она еле стоит на ногах, а камни огромные, неподъемные. — Откуда начать?

Не надо. Камни исчезли. Из глубокой ниши — розовый свет.

Маленькая слишком устала, чтобы удивиться.