Сердце в груди сжалось, мне стало больно, очень больно.

    – Ирлин! – зашипел Оська. – Не вздумай… Ему уже не помочь, он – труп!

    Я промолчала, зато заговорил Лис.

    – Что ты собираешься делать дальше? – спросил он мальчика.

    Тот задумался, откинувшись на своем великолепном троне и взъерошив серебро волос.

    – Не знаю. – Улыбка вспыхнула на его лице так неожиданно, что я вздрогнула, а он вскочил с трона и стремительно пошел прямо к Дику. – Но я обязательно что-нибудь придумаю и не буду скучать, ведь теперь я могу все.

    И Дик ударил. Мальчик не прошел и половины разделяющего их расстояния, когда иероглифы вокруг Дика вдруг остановили свое мельтешение, вспыхнули и разом ударили по юноше. Его фигуру тут же окружило около десятка щитов, но постепенно, один за другим они треснули и рассыпались на тысячи искр, и, когда лопнул последний, я успела заметить на его лице легкую, почти незаметную улыбку. Потом его тело подняло и с силой швырнуло назад. Оно врезалось в стену, брызнул камень, послышался тяжелый скрежещущий звук, и… все стихло.

    Я распахнула дверь и ворвалась внутрь, не слушая протестов Оськи.

    – Ирлин, стой! – Это Дик.

    Но я не послушалась, в мгновение ока пересекла комнату и подбежала к распростертому среди камней телу. Он был весь в крови, правая рука лежала, неестественно вывернувшись. Я упала перед ним на колени и осторожно приподняла хрупкое тело над камнями, прижимая его к своей груди.

    Оська наматывал вокруг нас круги, ко мне бежали Дик с Лисом. А глаза мальчика на его бледном, искривленном от боли лице неожиданно широко распахнулись, поразив меня цветом, так похожим на молодую траву, пробивающуюся из-под снега ранней весной.

    – Помоги мне, – прошептал он, вцепившись рукою в мое горло, перекрывая вдох.

    – Как? – спросила я глазами, а он, раздвигая бледные губы в улыбке и щеря острые длинные зубы, с трудом приблизил ко мне свое ставшее вдруг таким страшным лицо.

    – Помоги мне. Я хочу жить.

    Зубы вонзились в мою шею, затуманив разум болью, но я легко от нее отстранилась. Он пил, захлебываясь и из последних сил держал между мною и моими друзьями стену, выросшую из гранита пола, с грохотом и пылью перекрывшую проход. Он пил и пил, еще не понимая, но уже догадываясь. Я склонила голову, не мешая ему.

    – Почему?

    Я распахнула плотно зажмуренные глаза. Боль все же была чересчур сильной, а в его глазах плескались страх и непонимание.

    – Почему?! – Крик вырвался на волю, он почти обезумел, царапая мою грудь ногтями и дрожа от боли. – Почему?!

    Я смотрела в его глаза и осторожно гладила по серебряным, как лунный свет, волосам.

    – Я ведь хочу жить.

    Он уже понимал, слезы лились из его глаз, он смотрел на меня, как загнанный в угол зверек, как мышонок, у которого отняли последние крохи сыра. Умирающий от голода зверек.

    Я ласково ему улыбнулась и осторожно протянула маленькое чудо, дрожащее на ладони.

    Он вздрогнул, еще не веря, но уже схватил его и жадно, давясь и кашляя, стал заталкивать в рот.

    – Нет, стой!

    Взрыв, осколки камня падают на пол, бьют по стенам и колоннам, сыплются вниз.