Разбудил меня треск костра и запах печеной картошки. Поведя носом, я сонно зевнула и щурясь взглянула в сторону небольшого костерка. Рядом в еле тлеющих углях пеклась картошка, а Лис под руководством Оськи выкатывал черные кругляши наружу и собирал их в небольшую кучку.

    – А, проснулась. Иди сюда, – улыбнулся мне Лис, показывая на картошку.

    Я послушно села и старательно убрала волосы с лица, стараясь пригладить на голове то, что, по идее, должно было быть прической. Угу, как же, прическа, скорее уж давно не чесаный колтун. Даже самые красивые и дивные волосы, если их не мыть, не чесать и при этом еще и вывозить в пыли и грязи, станут страшными и запутанными.

    – Ну ты идешь?

    Я кивнула и попыталась встать. Но что-то мне мешало. Оглядевшись, я увидела обнявшего меня за талию мальчика, спящего рядом, и тут же все вспомнила. Я растерянно взглянула на него, не зная, что делать.

    – Не отпускает?

    Я кивнула. Лис тяжело вздохнул, подкатил к себе – пару картошин и, прихватив соль, пошел по направлению ко мне. Оська с черной от золы мордочкой сидел у костра и, щурясь от удовольствия, ел картошину, прижимая ее к себе лапами и крыльями и сопя от удовольствия.

    – На, держи. Захочешь еще – скажи.

    – Спасибо, – радостно улыбнулась я, подкидывая в руках первую картошину. Вторая лежала у ног, ожидая своей очереди.

    Странно, но в тот момент мне казалось, что ничего вкуснее этих подгорелых и пересоленных с непривычки картофелин в мире нет. Я ела с таким удовольствием, что даже Оська залюбовался. Мир вокруг уже не был страшным и непривычным, казалось, что даже здесь можно жить, а мальчик, крепко обнимающий меня даже во сне, вызывал острое чувство жалости и нежности в моей, туго перевязанной бинтами груди.

    Дик вернулся, как и обещал, ровно через два дня. Он был сильно потрепан, на его лице добавился еще один шрам, но в целом он был жив и даже вполне здоров. На все наши вопросы он отвечал скупо, первым делом осмотрел меня, выясняя, смогу ли я идти дальше, и бросил хмурый взгляд на проснувшегося часа два назад паренька.

    Мальчика я назвала Сон. Может быть, потому, что он уж слишком-долго спал, я даже начала за него беспокоиться, но когда он проснулся, то уже ни на шаг не отходил от меня, злобно зыркая по сторонам и никого, кроме Оськи, ко мне не подпуская. Оська ему чем-то приглянулся, и он даже разрешил ему посидеть у себя на плече, чему тот был явно рад. Как всякий ученый, он теперь стремился узнать побольше о новом чуде этого мира – ожившем мертвом, как он его называл. Сону на то, что его изучают, было глубоко наплевать, главное для него было – постоянно быть со мной рядом. Я не возражала, хотя и пыталась отучить его называть меня мамой. После бурных баталий и целого ряда серьезных разговоров мы все-таки пришли к консенсусу: отныне я называлась Лин, но, если никого не было рядом, так уж и быть, мамой.

    – Итак, мы уничтожили три из двенадцати миражей, осталось…

    – Девять, – влез Оська.

    Все хмуро кивнули, Оська довольно надулся, сидя на коленях у Сона.

    – Все правильно, осталось девять. Но у нас заканчивается провизия, Ирлин ранена, да еще прибавился мальчишка, который слишком слаб, чтобы быстро передвигаться.

    – Я не слаб и вполне могу идти сам! – зарычал Сон, с ненавистью глядя на Дика.

    Дик на это высказывание не обратил никакого внимания. Между ним и парнем постоянно было какое-то напряжение – проще говоря, они друг друга на дух не переносили.