Илона хихикнула. Я даже не улыбнулся, уже слышал от Леденца эту фразу.

– Проверим, чьи там яйца и почем, – решил я. – Группа, подъем! Леденец – первый, я – замыкающий. Илона, пойдешь передо мной.

Гордячка-спортсменка не спорила. Я ожидал, что она будет трепыхаться; но нет, подчинилась без звука.

– Осторожно, ребятки, – озабоченно сказал Эйнштейн. – Не хочу, чтоб кто-то выяснил, как тот Абрам, отдельно ли живут в раю мужчины от женщин.

Вышли из сквера на площадь. Красивейшее когда-то место, яркое и праздничное. Слева – императорский оперный театр, зеленый с белым… был зеленый с белым, а сейчас – нечто блеклое с длинными темными потеками.

Здание вроде бы чистое, хотя еще позавчера было загажено «синим студнем» по самый фундамент, внутрь не войти ни с одной из сторон.

Справа – бывшая консерватория, серая и угрюмая пирамида обломков, она казалась продолжением грязного асфальта, громадной опухолью, его вспучившей. А ведь тоже была веселенькой и светлой, даже относительно недавно, в первые годы после Прорыва.

Дорожное покрытие под ногами, как почти везде в Петербурге, в трещинах, сквозь которые пробивается черная трава…

С той стороны консерватории был точно такой же скверик, как и тот, где мы только что перекуривали, точная копия с единственной разницей – памятник другой. Здесь – Ивану Глинке, там – Римскому-Корсакову, тоже композитору.

– Что это за огоньки? – остановился Леденец. – Мерцают, суки…

Я присмотрелся. В скверике под гранитным Римским-Корсаковым и вправду мерцало. На секунду стало не по себе.

Театральная всегда славилась среди сталкеров вещами жутковатыми и необъяснимыми. Но чаще все же не опасными…

Чтоб далеко не ходить за примером: тот же композитор Римский, который Корсаков, в одночасье стал из бронзового гранитным. Статуя полностью сохранила форму и размеры, но материал – другой.

Как?! Каким образом?! – ломают голову яйцеголовые зоноведы. Средневековые алхимики, угробившие жизни на поиски философского камня, ворочаются в гробах и грызут свои бороды.

Ни те, ни другие не ведают, что здесь ваш покорный слуга Питер Пэн тренировал аномала-«химика» по прозвищу Василиск… Удачно, как видите, похимичили. Консерваторию, конечно, немного жаль, толком контролировать отдачу, или обратный выхлоп, Василиск тогда еще не умел…

Но сегодня какие эксперименты?

Мы дружно схватились за бинокли.

– Что за хрень? – изумился Леденец.

– Не может быть, – сказал я, отодвинул с дороги девушку, сталкеров и пошел вперед, ускоряясь и ускоряясь. – Не может быть… не может… ну, не может!

– Пэн, куда?! – вопль сзади. – Стой!

– Что там? – бесновался в ухе Эйнштейн. – Доложите!

– Босс, в сквере мальчишка, – сказал Леденец. – Сидит на скамеечке… Или не мальчишка, не знаю… Выглядит как мальчишка. Мерцает, как новогодняя елка… Пэн пошел туда.

– Firefly… – растерянно произнес я.

И тут же перешел на русский, восторженно крикнув Эйнштейну:

– Дядя Илья, это же Светлячок!!!

После чего сорвался на бег.

* * *

Мальчика-аномала по прозвищу Firefly, урожденного Дэниела Азарру, в России, естественно, переименовали в Светлячка… Возможно, при получении паспорта он стал бы заодно Даниилом Азаровым, но до паспортного стола так и не добрался.

Все последние десять лет он был для меня трудной темой, источником больных мыслей и незаживающих воспоминаний.