— Двадцать первого числа этого месяца, патер Жозеф, — начал Ришелье негромко и серьезно, — я поручил вам, во-первых, лично наблюдать за тем, чтобы мушкетер его величества, виконт д'Альби, действительно отсидел дома свои пять дней домашнего ареста, во-вторых, чтобы мушкетеры Монфор и Сент-Аманд были назначены в караул в Лувре.

— И приказания эти были исполнены. Приказ о назначении в караул Монфора и Сент-Аманда не мог быть передан капитану вечером двадцать первого, так как его нигде не нашли. Что касается арестованного мушкетера, то все пять вечеров подряд я лично ходил осведомляться, дома ли он, и каждый раз своими глазами видел, что он был в своей комнате.

— Вы знаете его в лицо, патер Жозеф?

— Нет, но я знаю, что он носит мушкетерскую форму и руководствовался этим, исполняя ваше поручение.

— Вчера был последний день его ареста. Вы и вчера его видели?

— Да, вчера также.

— Это совершенно непонятно! — вскричал Ришелье. — Курьер, возвратившийся из Лондона, уверяет, что видел в Лувре трех мушкетеров. — Сегодня я сам нарочно справлялся у капитана Девере и тот сказал, что из его людей в отпуске были только двое. К сожалению, они успели уехать до того, как я отдал свой приказ. Но кто же был с ними третий?

Патер Жозеф пожал плечами.

— На это я не могу вам ответить! — проговорил он.

— Сегодня вечером Девере вдруг докладывает мне, что около девяти часов в Лувр прискакал курьер, и курьер этот был никто иной, как виконт д'Альби.

— Что ж, это вполне возможно; Ведь арест его прекратился вчера вечером.

— Да ведь не мог же он со вчерашнего вечера слетать в Лондон и возвратиться обратно! — с досадой крикнул Ришелье. — С виду оно, пожалуй, и похоже на то, что эти господа мушкетеры могут делать чудеса, но ведь это же вздор!

— Я ничего не слыхал ни о какой поездке в Лондон.

— Да, да разумеется, вы не можете объяснить мне ничего! — проговорил Ришелье в самом дурном расположении духа, — да, наконец, я и сам ничего не понимаю!

В эту минуту часы, стоявшие на мраморной доске камина, пробили час. В кабинет вошел камердинер.

— Что там такое? — спросил кардинал, оглядываясь.

— Какой-то гвардеец просит позволения увидеть вашу эминенцию. Он говорит, что видел свет в окнах и, значит, вы еще не изволите почивать, — доложил камердинер.

— Как его зовут?

— Жюль Гри.

— А! Хорошо! Пусть войдет! — вскричал Ришелье и лицо его несколько просветлело, так как появилась надежда добиться какого-нибудь разъяснения.

— Ступайте и отдохните, патер Жозеф, — прибавил он, обращаясь к своему серому двойнику, — завтра нам предстоит много работать и многое обсудить.

Жозеф покорно встал, поклонился и вышел.

В кабинет тотчас же явился достойный сын и ученик отца Гри. Поверх красного мундира кардинальской гвардии на нем был накинут темный плащ, по виду которого можно было сразу же догадаться, что его хозяин вернулся из длительного путешествия.

Жюль Гри раскланялся, держа шляпу на отлете.

— Когда вы возвратились? — спросил кардинал нетерпеливо.

— С полчаса назад я проехал сквозь заставу.

— Один?

— С Рансоном, ваша эминенция.

— А где же Ротфор?

— Он убит, ваша эминенция.

— Убит?! Как же это случилось? Говорите!

— Семь дней тому назад я с Рансоном и Ротфором выехал отсюда из Парижа и ровно двадцать четвертого этого месяца мы благополучно прибыли в Лондон, где я тотчас же отправился на квартиру госпожи де Марвилье.