|
"Неужели они не простят меня, не поймут, как это все не могло быть иначе?" - сказала она себе. Остановившись и взглянув на колебавшиеся от ветра вершины осины с отмытыми, ярко блистающими на холодном солнце листьями, она поняла, что они не простят, что все и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень. И опять она почувствовала, что душе у ней начинало двоиться. "Не надо, не надо думать, - сказала она себе. - Надо собираться. Куда? Когда? Кого взять с собой? Да, в Москву, на вечернем поезде. Аннушка и Сережа, и только самые необходимые вещи. Но прежде надо написать им обоим". Она быстро пошла в дом, в свой кабинет, села к столу и написала мужу: "После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем доме. Я уезжаю и беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем из родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его". До сих пор она писала быстро и естественно, но призыв к его великодушию, которого она не признавала в нем, и необходимость заключить письмо чем-нибудь трогательным остановили ее. "Говорить о своей вине и своем раскаянии я не могу, потому что..." Опять она остановилась, не находя связи в своих мыслях. "Нет, - сказала она себе, - ничего не надо", и разорвав письмо, переписала его, исключив упоминание о великодушии, и запечатала. Другое письмо надо было писать к Вронскому. "Я объявила мужу", - писала она и долго сидела, не силах будучи писать далее. Это было так грубо, так неженственно. "И потом, что же могу я писать ему?" - сказала она себе. Опять краска стыда покрыла ее лицо, вспомнилось его спокойствие, и чувство досады к нему заставило ее разорвать на мелкие клочки листок с написанною фразой. "Ничего не нужно", - сказала она себе и, сложив бювар, пошла наверх, объявила гувернантке и людям, что она едет нынче в Москву, и тотчас принялась за укладку вещей. XVI По всем комнатам дачного дома ходили дворники, садовники и лакеи, вынося вещи. Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали в лавочку за бечевками; по полу валялась газетная бумага. Два сундука, мешки и увязанные пледы были снесены в переднюю. Карета и два извозчика стояли у крыльца. Анна, забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала, стоя пред столом в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее внимание на стук подъезжающего экипажа. Анна взглянула в окно и увидала у крыльца курьера Алексея Александровича, который звонил у входной двери. - Поди узнай, что такое, - сказала она и с спокойною готовностью на все, сложив руки на коленах, села на кресло. Лакей принес толстый пакет, надписанный рукою Алексея Александровича. - Курьеру приказано привезти ответ, - сказал он. - Хорошо, - сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. "Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы", - прочла она.Она пробежала дальше, назад, прочла все и еще раз прочла письмо все сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала. Она раскаивалась утром в том, что' она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. |
