Не понимаю, против чего было направлено восстание, зачинщиком которого верно или нет сочли Иисуса, если не против иудейской церкви — церкви в том самом смысле слова, в каком пользуемся теперь им и мы. То было восстание против «благих и праведных», против «святых Израилевых», против общественной иерархии — не  против её порчи, а против касты, привилегий, порядка, формулы; оно выражало неверие  в «высшего человека», оно произносило своё Нет всему жреческому и богословскому. Однако, поставленная под сомнение, пусть на миг, иерархия была теми сваями, на которых ещё держался иудейский народ, хотя бы и посреди потопа, — она была последней , с великими трудами завоёванной возможностью выжить, residuum’ом самостоятельного политического существования народа. Нападки на эту иерархию были нападками на глубочайший инстинкт народа, на его упорную волю к жизни — самую цепкую, какая только существовала на земле. Святой анархист, призывавший к протесту против господствующего порядка подлый люд, отверженных и «грешников» (чандалу  иудаизма), — этот анархист с его речами (если только верить евангелиям), за которые и сегодня упекут в Сибирь, был политическим преступником — постольку, поскольку вообще политические преступления мыслимы в сообществе аполитичном до абсурда . Это и привело его на крест: доказательство — надпись на кресте. Он умер за свои  «грехи», — и нет оснований полагать, как это часто утверждают, будто он умер, чтобы искупить «грехи» других.

28

Совсем иной вопрос — осознавал ли он такую противоположность? Возможно, его лишь ощущали как  такую противоположность. И вот только теперь я коснусь проблемы психологии искупителя . — Признаюсь, мало что даётся мне с таким трудом, как чтение евангелий. Трудности вовсе не те, обнаружению которых обязано одним из незабываемых своих триумфов учёное любопытство немецкого духа. Давно ушло то время, когда и я, подобно любому молодому учёному, неторопливо и рассудительно, как утончённый филолог, наслаждался сочинением несравненного Штрауса. В ту пору мне было двадцать лет, а теперь я посерьёзнел для такого занятия. Что мне до противоречий «предания»! Как можно называть «преданием» легенды о святых! Эти рассказы — самая двусмысленная литература, какая только есть: применять к ней научный метод, если нет иных документальных источников , — дело заведомо безнадёжное, учёное времяпрепровождение…

29

Моё  дело — психологический тип искупителя. Он и мог бы  содержаться в евангелиях — вопреки евангелиям, пусть даже в изуродованном и перегруженном посторонними чертами виде; так образ Франциска Ассизского сохранился в легендах вопреки легендам. Итак, не  истина того, что он делал, что говорил и как умер, а вопрос: можем ли  мы вообще представить себе его тип, содержит ли  его «предание»? — Известные мне опыты вычитывания из евангелий самой настоящей истории  «души» доказывают, на мой взгляд, отвратительное психологическое легкомыслие. Господин Ренан, шут in psychologicis, применил к объяснению типа Иисуса два наиболее неуместных  понятия, какие только могли тут быть, — «гений»  и «герой»  (heros). Если есть что-то неевангельское, так это понятие «героя».