– Дай ему сказать, Довлет, в конце концов, – проговорил Анатолий Сергеевич, не решаясь отступить от доски. – У сириусян совсем другая артикуляция, он учит русский всего месяц, а от страха вырабатывает кислоту. Не дави на него и дай сказать, а то он парту растворит.

– Там солдаты приехали, – тихо заметил Сундуй, не поворачивая головы.

– Тебе ж не видно, врешь неправду, – ответил ему высоченный Самуэль.

– Он правдза сказар, Само, – тихо прошептал сосед монгола по парте, Туан. – Я тодзе марына срыжар.

– И я машину слышал, Довлет, – поддержал учеников Анатолий Сергеевич. – У корпусов парковка запрещена, но, судя по звуку, проехало три или четыре грузовика…

– Боишься, вонючий комок слизи, – попытался вернуть себе храбрость Довлет, нарочито игнорируя всех, кроме трясущегося в углу сириусянина. – Никакая полиция тебя не спасет. А всего-то и нужно было – встать на свои поганые колени и признаться, что вы, твари, не знали, куда суетесь, когда прилетели нас поработить.

– Он встанет, – выпалил мулат, все еще прикрывая сириусянца собой. Едкая слюна одногруппника прожигала дырочки на его форменном пиджаке с эмблемой факультета космической дружбы на рукаве. – Он сказал, что больше не надо стрелять, он встанет на колени и попросит прощения.

– Не ври за него, морда черная, – отмахнулся Довлет. – Думаешь, выучился говорить на этом проклятом сайдири и будешь мне мозги парить, да, Йа? Что-то не вижу раскаяния на его серой роже. Трусишь, улитка? – спросил он с вызовом у дрожащего всем телом Угэя. – Все вы трусы и лицемеры. Вонючие космические скоты. Лижете себе жопу, как собаки, и…

– Помолчал бы ты, Довлет, – в один голос оборвали его Анатолий Сергеевич и мулат.

Азербайджанец глянул на учителя, как на пустое место, и перевел надменный взгляд на монгола.

– Это ты мне, широкомордый, указывать будешь?

– Это не я, это Йа, – опасливо отвел открытые ладони от головы Сундуй.

– Значит, ты, мартышка-полукровка, не просто весь такой толерантный. Ты за них, да? Закрыл бы клюв. Из-за таких, как ты, Сидоров, эти слизни по всей планете расползлись. Напринимали обезьяны конвенций…

– Мой отец с Сириуса, – ответил Йа с преувеличенным спокойствием. – Доброго, чем он, я в жизни никого видел. Так что не надо обижать моего отца. Я ничего сказал про твоего.

– Что?

– В русском языке двойное отрицание, Йа, – поправил Анатолий Сергеевич. – Никого не видел. Ничего не сказал.

Оба студента глянули так, что он осекся. Пистолет Довлета сейчас смотрел прямо ему в грудь, но страха отчего-то не было. Скорее досада на сириусянского ученика и декана, настоявшего на том, чтобы университет в середине семестра принял на подготовительный факультет представителя инопланетной расы. Узнав об этом решении, Анатолий поначалу собирался уволиться – и сейчас жалел, что остался. Мог бы спокойно сидеть дома, заниматься переводами. Теперь из-за серого нелюдя его замечательная, с таким трудом собранная группа рассыпалась на глазах. Довлет с самого начала был нетерпим к другим ребятам, но такое Анатолию встречалось почти на каждом курсе. Азеры не хотели садиться за парту с дагами, те не желали подавать руку черножопым и косопузым. Не раз и не два приходилось начинать год с нравоучительных бесед и философских рассуждений, основная суть которых сводилась к тому, что «поступая на факультет космической дружбы, ты знал, куда шел, а если надеялся на какие-то привилегии, то можем вернуть тебя производителю или забросить обратно на пальму, с которой так опрометчиво сняли».