— Брось, Гаврило, не кури! Ты прежде меня пойдешь къ хозяину, услышитъ. что отъ тебя табакомъ пахнетъ, осердится, да на насъ и нападетъ.

Гаврила только улыбнулся, но этой своей всегдашней улыбкой и положилъ обратно папиросу.

Въ молодцовую вошелъ Ванюшка, мальчикъ, который съ сегодня будетъ считаться приказчикомъ. Онъ уже одѣтъ не въ отрепьяхъ, какъ-то было недѣлю тому назадъ, а въ порядочныхъ брюкахъ и въ сюртукѣ изъ хозяйскаго, — подарокъ къ пасхѣ.

— Вишь, собачій сынъ, ужъ теперь не Ванюшка, а Иванъ Иванычъ, говоритъ Гаврила. — Сегодня въ компанію примемъ, такъ угости!

— Хорошо, говоритъ Ванюшка и улыбается той улыбкой, которую можно замѣтить на губахъ статскаго совѣтника, когда его назовутъ вашимъ превосходительствомъ.

— Смотри, мнѣ одному полдюжины пива! пристаетъ Гаврила.

— Да оставь, братецъ, право не до того! замѣчаетъ другой молодецъ, и въ молодцовой снова водворяется тишина; только старшій приказчикъ Афанасій Ивановичъ, подарившій Пашенькѣ сахарное яйцо, ходитъ изъ угла въ уголъ, да обдумываетъ свой предстоящій великій шагъ жениться на ней.

Приготовлялись молодцы идти къ хозяину; приготовлялся и хозяинъ принять ихъ. Съ какою-то серьезно таинственною миной раскрылъ онъ въ залѣ ломберный столъ, поставилъ его къ окну и разложилъ на немъ книги и старинные съ обломанными косточками счеты. Для большей важности и торжественности Таратайкинъ расчесалъ и припомадилъ бороду, надѣлъ новый сюртукъ и осѣдлалъ свой носъ круглыми очками въ толстой серебряной оправѣ.

Все готово. Дверь въ спальную заперта на ключъ; любопытство домашнихъ удовлетворено не будетъ. Таратайкинъ вошелъ въ молодцовую. При входѣ его молодцы повскакали съ мѣстъ и встали въ почтительную позу, то есть спрятали руки за спину.

— Афанасій Иванычъ, пойдемъ-ка со мной! сказалъ онъ и вышелъ.

Старшій приказчикъ послѣдовалъ за нимъ; молодцы переглянулись: они въ первый разъ слышали, что онъ назвалъ его по отечеству.

Пришедши въ залу, Таратайкинъ сѣлъ за столъ и подвинулъ къ себѣ счеты.

— Садись! проговорилъ онъ приказчику.

— Покорнѣйше благодаримъ, Василій Ѳедоровичъ! — постоимъ.

— Садись же, братецъ.

Афанасій присѣлъ на кончикъ стула.

— Слава Богу, торговля еще не такъ худа, какъ я полагалъ, началъ Таратайкинъ.

Фраза эта повторялась въ каждое Ѳомино воскресенье, въ продолженіе двадцатилѣтняго хозяйствованія.

— Точно такъ-съ! отвѣчалъ Афанасій, крякнулъ и погладилъ бороду.

— Въ прошломъ году у тебя за мной осталось вотъ сколько.

Таратайкинъ приблизилъ указательный палецъ къ счетамъ и отдѣлилъ нѣсколько косточекъ, но цифры не сказалъ; приказчикъ взглянулъ на счеты и проговорилъ:

— Точно такъ-съ…

— За этотъ годъ я тебѣ кладу вотъ столько.

Опять отдѣлилось нѣсколько косточекъ.

— Покорнѣйше благодарю-съ! отвѣчалъ приказчикъ, всталъ съ мѣста и поклонился.

— Садись! По книгѣ ты забралъ у меня вотъ сколько. Видишь, осталось вотъ сколько…. Да ты, братъ, Афанасій Иванычъ, теперь пожалуй богаче меня. Хе, хе, хе! засмѣялся онъ и посмотрѣлъ въ глаза приказчику.

Афанасій улыбнулся.

— Теперь бы тебѣ только жениться! Что, я думаю, подумываешь?

— Конечно, Василій Ѳедорычъ, что же весь вѣкъ бобылемъ маяться: должно и о судьбѣ подумать. Ужъ это такъ самимъ Богомъ устроено.

— Что говорить! ну, а невѣста есть на примѣтѣ?

— То есть и есть, Василій Ѳедорычъ, и нѣтъ-съ.

— Какъ же такъ, а я тебѣ посватать хотѣлъ. Что же-съ, посватайте! и Афанасій улыбнулся;

Ему было пріятно, какъ коту, которому пощекотали за ухомъ. Онъ понялъ къ чему клонится дѣло.

Хозяинъ не замѣтилъ этой улыбки.

— А за ней, братъ, вотъ сколько приданаго!

Таратайкинъ отдѣлилъ нѣсколько косточекъ съ тысячной линейки и прибавилъ къ жалованью Афанасья.