— Все глупостями занимаетесь! нѣтъ, чтобы дѣломъ заняться.

Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чѣмъ они должны были заняться.

— На воскресенье это музыку играть, да пѣсни бѣсовскіе пѣть! что вы басурманы что-ли? Нѣмцы вы? Чего развозились? Это все твои затѣи! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крѣпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.

— Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали «Черный гробъ и кровавая звѣзда» и «Пѣсенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то всѣ въ печь побросаю.» Слышите! добавилъ онъ и съ сознаніемъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.

Всѣ начали приходить въ себя.

— Откуда его дьявола принесло, началъ Тихонъ:- какъ кошка подкрался.

— Струментъ-то только черезъ него окаяннаго испортилъ, говорилъ Иванъ.

— Это все Ѳедька, бестія виноватъ; сидитъ въ кухнѣ, видитъ, что хозяинъ пришелъ, — нѣтъ чтобы сказать.

Ѳедька въ затрапезномъ халатѣ вошелъ въ молодцовую.

— Что ты пострѣленокъ не сказалъ, что хозяинъ пришелъ? говоритъ Никифоръ, завертывая ему курочку.

— Да меня тутъ не было, я въ аптеку бѣгалъ, Аграфена Ивановна посылали за миндальнымъ масломъ; у нихъ поганая муха губу укусила, говорилъ мальчикъ чуть не плача.

— Хозяйскіе сапоги чистилъ?

— Нѣтъ еще! сейчасъ только изъ аптеки прибѣжалъ.

— А Ванюшка гдѣ?

— Съ Семеномъ бѣлье катаетъ.

— Обери наши сапоги, да вычисти скорѣй; а послѣ Сенька съ Ванющкой придутъ, такъ подсобятъ. Да смотри-же чище, а то я тебя пострѣленка! Пошелъ живѣй!

И ловко данный подзатыльникъ послалъ уставшаго мальчика, въ кухню.

Читатель! послѣ тринадцатичасоваго стоянія въ лавкѣ вычистить шесть, семь паръ хозяйскихъ и молодцовскихъ сапоговъ — работа не легкая!

Отъ нечего дѣлать Иванъ и Никифоръ начали глядѣть въ окно на дворъ. Видъ былъ великолѣпный: помойная и навозная ямы и двери сарая и конюшни. Молодцы созерцали играющихъ въ бабки мастеровыхъ мальчишекъ и плевали на нихъ; тѣ ругались.

— Жохъ!

— Врешъ, ничка! слышались голоса.

— Жохъ, ей-ей жохъ, погляди! Видишь?…

Мальчишки разодрались.

— Хорошенько его, рыжій, хорошенько! кричалъ Иванъ. — Подъ ногу его, подъ ногу!

Никифоръ сбѣгалъ въ конюшню, принесъ ковшъ воды и окатилъ мальчишекъ. Минутъ пять была слышна брань и маленькіе камушки влетали въ комнату.

Въ молодцовой начали накрывать на столъ ужинать.

— Не худобы, знаете, господа, того… калдыкнутъ , предложилъ Василій, у котораго по носу и глазамъ можно было догадаться объ его слабости. — Иванъ, стань-ка у дверей!

Онъ вынулъ изъ шкафа бутылку, которая была тщательно заложена брюками и другимъ платьемъ.

— Душа — мѣра, изъ горлышка! и самъ подалъ примѣръ.

Всѣ пили кромѣ Петра, молодаго парня, съ пасхи только вышедшаго въ приказчики и Тихона.

Сѣли за столъ. Кухарка, молодая деревенская баба, подавала щи и кашу. Никифоръ безцеремонно обнялъ ее за талію.

— Незамай! что балуешь-то! Вотъ какъ оболью щамъ-то, такъ будешь знать. Говорю, оставь! а то ей-ей, бѣльмы выцарапаю!

Продекламировалъ Иванъ и щипнулъ кухарку.

— Ты туда же, о чтобъ васъ!… Нѣтъ на васъ угомону, ну вотъ-те Христосъ, хозяину буду жаловаться! отбивалась та.

— Что-жъ ты брыкаешься-то, убудетъ что-ли тебя? сказалъ Никифоръ и принялся ѣсть кашу.

Ужинъ кончился. Молодцы начали ложиться спать; они спали по двое на одной кровати.