«Наша цивилизация гораздо старше вашей. Мы живем, точнее, жили на одном из планетоидов, что вращаются вокруг темного спутника Сириуса. По вашим меркам наша родина мала — диаметр планетоида не превышает сотни миль. Вы пока не нашли его, но рано или поздно найдете. Наша цивилизация насчитывает многие тысячи лет, но в космос мы до сих пор не выходили — не было надобности.

Прощай, Дон-росс. Что означает сокращение твоих мимических мышц? Я никак не могу интерпретировать эту твою эмоцию, она противоречива! Что это?»

Дон Росс перестал смеяться.

— Вот что, мой миролюбивый друг-чужак, — сказал он, — я вас, пожалуй, выручу, помогу миновать патрули и удалиться от людей на безопасное расстояние. А смеялся я потому, что при этом мне не придется нарушать приказ. Мы с вами отправимся в открытое пространство: я — чтобы погибнуть, вы — чтобы выжить. Приземляйтесь на меня. Приборы патрулей не заметят ваших корабликов. Для вас здесь еще одна выгода: притяжение моего корабля захватит ваши, и вам не придется расходовать топливо, пока оно не кончится у меня. А у меня его хватит на многие тысячи парсеков.

Голос долго молчал, потом в мозгу Дона Росса едва слышно отдалось:

«Спасибо тебе…»

Росс подождал. Пять кораблей исчезли с экрана, послышались один за другим пять щелчков. Тут он снова рассмеялся и, точно выполняя приказ, направил свой корабль в открытое пространство, навстречу гибели.

Далеко-далеко, на крошечной планетке, что вертится вокруг тусклой звездочки на самом краю Галактики — люди еще не скоро туда доберутся, — воздвигнут памятник Землянину. Огромный, высотой почти десять дюймов, он отлит из драгоценного металла. Скульпторы искусно воспроизвели черты человека.

По памятнику ползают букашки, и пусть себе ползают — ведь это они его воздвигли, это их святыня. Памятник несокрушим, он простоит целую вечность, если, конечно, люди не найдут его и не уничтожат.

А может, к тому времени люди станут другими.

Планетат — безумная планета

Даже тому, кто привык, временами становится тяжко. Вот и в то утро… если его можно назвать утром. По-настоящему была ночь. Но мы на Планетате живем по земному времени: планетатное время нелепо, точно так же, как и все остальное в этом сумасбродном мире. Тут за шестичасовым днем идет двухчасовая ночь, потом пятнадцатичасовой день сменяется часовой ночью, потом… в общем, никак нельзя отсчитывать время на планете, которая описывает восьмерку вокруг двух солнц, мечется между ними, как летучая мышь в аду, а солнца вертятся так быстро и так близко друг от друга, что астрономы Земли считали их одним светилом, пока двадцать лет назад тут не высадилась экспедиция Блексли.

Понимаете, сутки на Планетате — вовсе не какая-то фиксированная часть его периода обращения вокруг солнц, между солнцами же действует поле Блексли — поле, где лучи света замедляют свой бег, еле ползут и… словом…

Если вы не знакомы с отчетами Блексли о Планетате, ухватитесь за что-нибудь устойчивое, и я вам все объясню.

Из всех известных нам планет Планетат — единственный в своем роде: в один и тот же миг он дважды затмевает сам себя, каждые сорок часов сталкивается с собой лоб в лоб, а потом гонится за собой, пока не упустит из виду.

Что ж, я вас не осуждаю.

Я тоже не верил и до смерти перепугался, когда впервые, стоя на Планетате, увидел, как Планетат стремительно несется прямо на нас. А ведь я читал отчеты Блексли, знал, что к чему. Похоже было на старинный фильм: оператор поместил камеру на рельсах, зрители видят, как прямо на них надвигается паровоз, и чувствуют непреодолимое желание убежать, хотя понимают, что на самом деле никакого паровоза нет.

Но я-то хотел рассказать о том утре. Я сидел за письменным столом, крышка которого поросла травой.