Все было объято покоем и тишиной. Сумерки наступили в этот воскресный день раньше обычного, подумал Моска, близится осень – тоже раньше обычного. По зеленой лужайке были разбросаны пятна коричневой пожухлой травы, а в шапках огромных вязов, высящихся вдоль площадки для гольфа, уже виднелись красноватые потеки.

Он увидел, что к ним приближается Эдди Кэссин, огибая стрелков. Эдди присел на траву и, похлопав Геллу по ботинку, сказал:

– Привет, малышка.

Гелла улыбнулась ему и продолжала читать «Старз энд страйпс», тихо проговаривая английские слова.

– Я получил письмо от жены, – сказал Эдди Кэссин. – Она не приедет. – Он помолчал. – Это ее последнее слово, – сказал он, и его изящный рот исказила торжествующая улыбка. – Она выходит замуж за своего шефа. Я же говорил тебе, что она с ним трахается. А я-то ничего и не знал.

Догадывался чисто интуитивно. Как тебе моя интуиция, Уолтер?

Моска понял, что Эдди сегодня здорово напьется.

– Да ладно тебе, Эдди! Ты же абсолютно не семейный человек.

– Но мог бы им стать, – ответил Эдди невозмутимо. – Я мог бы попытаться. – И он указал пальцем на кремовую коляску, ярким пятном светлевшую посреди зеленого ковра травы. – Ты же не семейный человек, да вот пытаешься им стать.

Моска засмеялся.

– Я учусь, – сказал он.

Они сидели молча.

– Может, сходим сегодня вечерком в «Ратскеллар»? – спросил Эдди.

– Нет, – ответил Моска. – У нас есть дома что выпить. Приходи сам.

– Знаешь, мне надо постоянно быть в движении. – Эдди поднялся на ноги. – Я не могу торчать у вас в квартире весь вечер. – И он зашагал прочь, стараясь держаться подальше от мишеней.

Моска лег, упершись затылком в колени Геллы и обратив лицо к умирающим лучам холодного солнца. Он забыл спросить у Эдди про свои брачные бумаги. Пора бы им вернуться.

Он думал о возвращении домой, о том, как он войдет в квартиру, увидит мать, познакомит ее со своей женой, покажет ей ребенка. Глория вышла замуж (он усмехнулся при этой мысли), так что беспокоиться нечего. Вот чудно, что он опять возвращается, – теперь это легче, чем раньше.

Глядя на неловко натягивающих луки стрелков и на выпущенные ими стрелы, он вспомнил пожилого солдата на ферме за линией фронта. На этой ферме показывали кино резервистам – зрители сидели на бревнах. Тому солдату было, пожалуй, под сорок, думал Моска. Зажав между коленями шестилетнего французика, он аккуратно расчесывал ему на пробор вьющиеся кудри и пытался заставить чубчик лежать волной. Потом он причесал двух других – девочку и мальчика, тоже держа их у себя между коленями и осторожно поворачивая из стороны в сторону. Закончив их причесывать, старый солдат дал им по шоколадке и взял свою винтовку…

Моска рассеянно глядел на лужайку с гомонящими детьми, и ему почему-то казалось, что сейчас на ум приходят очень важные события из его прошлой жизни. Он напряг память и вспомнил солдата-негра, который швырял банки с ананасовым соком из кузова грузовика, мчащегося мимо колонн усталых пехотинцев. Они брели от моря туда, откуда доносилась канонада тяжелых орудий, которая заставляла их морально подготовиться к предстоящему бою, – так воскресный колокол приуготовляет дух к единению с господом. И по мере их продвижения канонада становилась все громче и звонче, уханье орудий все оглушительнее, хлопки выстрелов автоматических винтовок звучали словно минорные аккорды, и перед самым финалом, перед их приобщением к ритуалу тела и души, словно перед вхождением в храм… Но тут он отвлекся и мысленно ощутил прохладную с жестяным привкусом свежесть ананасового сока, вспомнил остановку в пути, краткий привал, во время которого они передавали друг другу вскрытую банку.