|
Место было глухое – с одной стороны тянулись поля совхоза Бугры, с другой раскинулся целый гаражный город. Тысячи унылых бетонных и металлических коробок, построенных вдоль железной дороги, видом своим навевали тоску. В семь утра было уже светло. Плыл над полем туман, пасмурное небо сочилось мелким дождиком. На горизонте высились уродливые контуры башен градирен. В жидких кустах у назначенного места стрелки затаились двое молодых мужчин в камуфляже. У каждого было по помповому ружью и паре гранат Ф 1.
В 6.58 на левой обочине остановились две темные девятки с тонированными стеклами. Прогрохотала электричка. Спустя минуту напротив, на правой обочине, встали БМВ 725 и девятка. Стекла этих машин тоже были тонированы. Ровно в 7.00 дверцы всех автомобилей почти синхронно распахнулись. Точность при проведении стрелки – обязательное условие, своеобразный бандитский этикет. Дверцы машин распахнулись, и двенадцать мужчин – по шесть с каждой стороны – ступили на плотно укатанную грунтовку. Водители остались в машинах. Провести стрелку Антибиотик поручил Кащею. Бывший офицер пограничник был умен, хладнокровен и жесток. Стрелка изначально планировалась кровавая, и Кашей для показательной акции устрашения подходил как нельзя лучше. Они стоят – шесть против шести. Противники внимательно ощупывали взглядами друг друга, пытаясь определить наличие стволов и бронежилетов… Шел мелкий дождь, стояли на обочинах четыре темных автомобиля. Из салона БМВ доносился голос Пугачевой. Старый добрый Арлекино заливался страшненьким смехом… умирать не хотелось. А семизарядные помповые ремингтоны в придорожных кустах уже приготовились к работе. На вороненых стволах конденсировалась влага, оседали дождинки… Противники по прежнему не сводили друг с друга глаз. Высматривали оружие. В том, что оно есть, никто не сомневался. И время, и место стрелки предполагали жесткий вариант. Ремингтоны в кустах озябли… хотели огня. Кашей сделал шаг вперед. Навстречу ему двинулся Илья Счетчик, один из трех мятежных бригадиров. Арлекино хохотал. Что то жуткое было в этом смехе. Лидеры сошлись посредине дороги, сдержанно поздоровались. На секунду повисло молчание, только смеялся Арлекин. – Ну? – негромко сказал Счетчик. – Какие проблемы? – Предъява вам, – так же негромко ответил Кащей. – Палыч велел передать: от чужого откусываешь. Не по понятиям живешь, Илья. – Какая предъява, Валера? Чужого не брали, никому не должны. Просто жить хотим самостоятельно. – Предъява вам, – повторил Кащей. Он стоял, широко расставив ноги, руки – в карманах черной кожанки. – За фирму «Тревел». Тебя ведь, Счетчик, к ней Палыч подвел… Считай – подарил. Год назад ты с голой жопой бегал, на убитой шестерке катался. А теперь, значит, заматерел? Ответил борзотой Палычу на заботу отеческую. – Не пойму, Валера, что мы перетираем? «Тревел»? Это наша была тема, тут предъяв нет никаких и быть не может. – Зря так думаешь, – сказал Кащей. – Палыч велел передать: хотите жить сами – живите, а за «Тревел» придется отстегнуть сорок тонн отступного. Это была провокация, откровенный вызов. Дело даже не в том, что цифра сорок тонн завышена многократно. Просто условия выдвигались заведомо унизительные, неприемлемые. Обозначался некий край, после которого либо – война, либо – безоговорочная капитуляция. Формальность, конечно, соблюдалась: тему перетирали, пытались со Счетчиком найти компромисс… да он борзонулся. – …сорок тонн отступного, – сказал Кащей. И повисла тишина. Только хохотал Арлекино, да нарастал шум поезда вдали. Умирать страшно не хотелось. А край уже обозначился. – А я не считаю нужным Палычу отстегивать, – хрипло сказал Счетчик. |
