— Я принесу чего-нибудь горячего.

Моргол следила, как дочь пересекает зал своей проворной и легкой походкой. Вид у хозяйки был усталый, как никогда прежде.

— Рудокопы, — сказала она Моргону, — туры и мои стражи могут показаться бесполезными в Имрисе, но, Моргон, землеправители отдают все, чем обладают. Ничего другого мы сделать просто не можем.

— Понимаю. — Взгляд его устремился к ней. Он знал о ее смятенной любви по воспоминаниям и вдруг произнес, желая дать ей немного утешения в обмен на все, чего она не пожалела для него: — Гистеслухлом говорил, что ты ждала Дета близ Лунголда. Это так?

Моргол вздрогнула от неожиданности, услышав его вопрос, и кивнула.

— Я думала, что он может прийти в Лунголд. Это было единственное место, не заказанное ему. И я могла бы спросить его… Моргон, мы с тобой оба устали, а он мертв. Не следует ли нам…

— Да, он умер. Умер за тебя.

Она изумленно посмотрела на Моргона.

— Моргон, — прошептала она.

— Это правда. Рэдерле могла бы подтвердить. Или Ирт… Он был там.

Волшебник обратил к нему светлые сожженные глаза, и голос Моргона задрожал. Однако он все-таки возвратил арфисту разгадку его жизни без ответа, ничего не требуя взамен.

— Гистеслухлом предложил Дету выбор: взять в заложники Рэдерле или тебя, в то время как сам он потащит меня с собой к горе Эрленстар. Дет предпочел умереть. Он вынудил Гистеслухлома убить его. У Дета не было ко мне сострадания… Может быть, потому, что я обошелся бы и без него. Но тебя и Рэдерле он просто любил.

Моргон остановился, тяжело дыша и с состраданием наблюдая, как Моргол уронила лицо на руки.

— Я причинил тебе боль? Мне не хотелось…

— Нет.

Она плакала, Моргон видел это отчетливо, и он проклинал себя за несдержанность. Ирт по-прежнему наблюдал за ним. Моргон подумал: а как волшебник видит их сейчас — лицо Рэдерле пропало под волосами и глаза ее были скрыты. Чародей как-то странно выбросил раскрытую ладонь к свету, словно что-то кидал Моргону, потянулся, тронул воздух за спиной Звездоносца — и звездная арфа выскочила из ничего прямо в его руки.

Едва полились первые нежные звуки, глаза Моргол устремились на Моргона, но руки его были пусты. Он смотрел на Ирта, и слова, точно глыбы льда, замерзали у него на губах. Огромные руки волшебника с безупречной точностью скользили по струнам, которые он сам и настраивал; ему отвечали голоса ветра и воды. Это была та самая музыка из долгой черной ночи в горе Эрленстар, во всей ее губительной красе; та, которую столетиями слушали короли по всему Обитаемому Миру. То была музыка великого чародея, звавшегося некогда арфистом Лунголда, и Моргол, внимательно вслушиваясь, казалась лишь благоговеющей и слегка удивленной. Арфист заиграл другую песню, и кровь начисто отхлынула от лица правительницы.

Это была глубокая и прекрасная песня без слов, вызвавшая из глубин памяти Моргона темный туманный вечер над болотами Херуна, костер, лица стражей, застывших вокруг, Лиру…

Моргон, посмотрев на белое, окаменевшее лицо Моргол, не спускавшей глаз с Ирта, вспомнил песню, которую Дет сложил для нее одной, и его охватила дрожь.

Когда прекрасная музыка стала близиться к концу, он подумал, как арфист сможет оправдаться перед любящей женщиной. Корявые руки задвигались медленней, извлекая последнее нежное созвучие, затем плашмя легли на струны. Арфист сидел, слегка склонив голову к арфе, руки его покоились над тремя звездами. Мимо проносились отблески огня, сплетая в воздухе узоры из тьмы и света. Моргон ждал, когда старик заговорит, однако тот молчал и не двигался. Проносились мгновения — одно за другим, — а старик все сидел и сидел в полном молчании, напоминавшем то молчание деревьев, то земли, то сурового обветренного гранитного лица; Моргон понял, что это молчание — не уход от ответа, но сам ответ.