Чувство равновесия должно было подвергнуться полнейшей переделке. И недостаток остроты зрения и слуха беспокоили Саймона. Он знал, что все это относительно, потому что по человеческим нормам зрение и слух Кеога были великолепными. Но им не хватало точности, избирательности, ясности, к которым привык Саймон, и ему поэтому казалось, что все его чувства более или менее затуманены, все видится и слышится как сквозь вуаль.

И было очень странно, когда он оступался или ударялся обо что‑нибудь и чувствовал боль.

Но по мере того, как он начинал овладевать этой сложной массой костей, мускулов и нервов, он заметил, что получает от этого удовольствие. Бесконечная смена сенсорных впечатлений, чувство жизни, движение горячей крови, ощущение голода, холода и тепла – все это его очаровывало.

«Еще раз воплощенный, – думал он, сжимая руки. – Что я сделал? Какое безумие совершил? Нельзя думать об этом, думать о самом себе: надо думать только о той задаче, во имя которой умер Кеог.»

Харкер пришел в себя.

– Простите меня, – пробормотал он. – Но когда я увидел… как вы встали… Но теперь все в порядке. Не беспокойтесь.

Саймон заметил, что Харкер отводит от него глаза, но чувствовал, что тот не лжет.

– Мы должны вернуться, как только вы сможете, – продолжал Харкер. – Мы… Кеог и я, уже давно отсутствуем… Но есть и еще кое‑что… А Дион?

– Какой Дион?

– Сын Кеога.

– Мальчику не стоит говорить, – решил Саймон. – Он не поймет и только будет мучиться.

К счастью, все это ненадолго. Но все‑таки Саймон жалел, что у Кеога есть сын.

– Саймон, – вмешался Курт. – Я поговорил с Харкером. Совет соберется сегодня вечером. Осталось всего несколько часов. И тебе придется идти во Внутренний Город одному, потому что Харкер не имеет права входить туда. Но Отто и я постараемся обойти Монеб и тайно войти в зал Совета. Харкер сказал, что такова была идея Кеога, и по‑моему она хороша… если пройдет. Грэг останется на корабле, чтобы ответить на первый зов, если понадобится. – Он протянул Саймону два предмета: маленький слуховой диск и тяжелый металлический ящик всего десяти сантиметров в длину. – Благодаря дискам мы останемся в контакте. А ящичек быстро настраивается на собственную частоту поля «Кометы», но направлен таким образом, чтобы принимать звуковые вибрации. Что ты об этом скажешь?

Саймон осмотрел крошечный ящичек. Удобное расположение стрелок, кнопок отключения, четыре сложные решетки.

– Рисунок мог быть еще проще, Куртис, но для данных обстоятельств это отличная работа. В случае необходимости это очень пригодится.

– Будем надеяться, – с волнением в голосе сказал Курт, – что такой случай не представится.

Он с гордостью и восхищением посмотрел на Саймона и улыбнулся.

– Удачи тебе!

Саймон протянул ему руку. Как давно он не делал этого жеста! И он с удивлением констатировал, что у него сжалось горло.

– Будьте осторожны. Все.

Он повернулся и вышел еще не вполне уверенным шагом и услышал, как сзади Курт тихо, сквозь зубы сказал Харкеру:

– Если с ним произойдет несчастье по вашей вине, я убью вас собственными руками.

Саймон улыбнулся.

Харкер догнал его, и они углубились в лес лишайников. Ветра не было, и высокая растительность была молчалива. На ходу Харкер рассказывал о Монебе, о людях, которые там живут. Саймон внимательно слушал, зная, что его жизнь зависит от того, запомнит ли он эти сведения.

Но эта необходимость занимала лишь небольшую часть его разума. Остальное было поглощено другим: запахом пыли, укусами холодного воздуха в тени, солнечным теплом на прогалинах, сложной игрой мускулов, нужной для каждого шага, чудом дыхания, пота, радостью схватить предмет пятью пальцами живого тела.