— Все, что он говорил по телефону, может иметь двоякий смысл. Например, означать, что тетрадь у Мамонтова и историк хочет на нее взглянуть. Или же что тетрадь находится у историка, или он слышал о ней и собирается выяснить кое-какие детали у Мамонтова. В любом случае Мамонтов явно знает, что мы держим Келсо под наблюдением, и потому обрывает разговор. Виссарион, когда Келсо уезжает из России? Нам это известно?

    — Завтра в полдень, — ответил Нетто. — Рейсом «Дельты», из «Шереметьево-2» в тринадцать тридцать. Место для него забронировано и подтверждено.

    — Я советую остановить Келсо в аэропорту и обыскать, — сказал Суворин. — Задержать самолет, если потребуется, и раздеть догола — по подозрению, что он вывозит материал, представляющий исторический или культурный интерес. Если он что-то взял в доме на Вспольном, мы сможем у него это отобрать. В то же время нельзя упускать из виду Мамонтова.

    На столе Арсеньева зажужжал интерком. Раздался голос Сергея:

    — Звонят Виссариону Петровичу.

    — Хорошо, — сказал Арсеньев. — Нетто, возьми трубку в приемной. — Когда дверь в кабинет закрылась за ним, Арсеньев, насупясь, заметил Суворину: — Дошлый малый, верно?

    — Он вполне безобиден. Просто старается. Арсеньев что-то буркнул, дважды пшикнул себе вгорло из ингалятора, отпустил на одну дырку пояс, уперся животом в стол. Объемы полковника, толстые губы, ямочки — все это маскировало острый ум. Более стройные и сдержанные люди слетали, Арсеньев же продолжал вперевалку ходить по коридорам и в пору холодной войны (резидент КГБ в Канберре и в Оттаве), и в годы гласности, и во время неудавшегося переворота, и в период разгона органов — прикрытый, как броней, дряблым телом, пока, наконец, не дошел до нынешнего последнего витка: через год пенсия, есть дача, любовница, и весь мир пусть катится к чертям собачьим. Суворину он даже нравился.

    — Ладно, Феликс. Так что ты думаешь?

    — Цель операции «Мамонтов», — осторожно начал Суворин, — выяснить, каким образом из фондов КГБ были выкачаны пятьсот миллионов рублей, где их припрятал Мамонтов и как эти деньги используются для финансирования противников демократизации. Мы уже знаем, что именно он подкармливает этот грязный листок красных фашистов...

    — «Аврору»...

    — «Аврору»... Если к тому же он тратит эти денежки еще и на оружие, меня это интересует. Если же он покупает мемуары Сталина или продает их... что ж, это болезнь, но...

    — Речь не просто о мемуарах, Феликс. У этой вещи большая история. Есть целое досье на эту тетрадь, она была одной из легенд Лубянки.

    Суворин расхохотался. Неужели старик говорит серьезно? Тетрадка Сталина?! Но тут он увидел выражение лица Арсеньева и поспешил закашляться.

    — Извините, Юрий Семенович... простите. Если вы относитесь к этому серьезно, то и я, конечно, так же отнесусь.

    — Ну-ка, прокрути, пожалуйста, пленку еще раз, Феликс! Никак не научусь пользоваться этими проклятыми машинками.

    И толстым волосатым пальцем он передвинул магнитофон по столу. Суворин подошел к нему, и они стали вместе слушать: Арсеньев — тяжело дыша и оттягивая кожу на толстой шее, что он всегда делал, когда чуял беду. «По поводу?» — «Черной клеенчатой тетради Иосифа Сталина».

    Они все еще сидели, пригнувшись к магнитофону, когда в кабинет тихо проскользнул Нетто, в три раза бледнее обычного, и сообщил скверную новость.