|
И тут - был накрыт! И в растерянности дал показания! (А Мещерская успела побывать и в Контрольно-Ревизионной Комиссии, и уже затребовано туда для проверки дело ее мужа.) Но позвольте! Но ведь такое разоблачение пятнает небесные одежды ЧК! Да в уме ли этот председатель московского ревтрибунала? Да своим ли делом он занимается? А таков был, оказывается, момент - момент, вовсе скрытый от нас в складках нашей величественной Истории! Оказывается, первый год работы ЧК произвел несколько отталкивающее впечатление даже на партию пролетариата, еще к тому не привыкшую. Всего только первый год, первый шаг славного пути был пройден ВЧК, а уже, как не совсем внятно пишет Крыленко, возник "спор между судом и его функциями - и внесудебными функциями ЧК... спор, разделявший в то время партию и рабочие районы на два лагеря". <Крыленко, стр. 14> Потому-то дело Косырева и могло возникнуть (а до той поры всем сходило), и могло подняться даже до всегосударственного уровня. Надо было спасать ВЧК! Спасать ВЧК! Соловьев просит Трибунал допустить его в Таганскую тюрьму к посаженному (увы, не на Лубянку) Годелюку - побеседовать. Трибунал отказывает. Тогда Соловьев проникает в камеру Годелюка и безо всякого трибунала. И вот совпадение: как-раз тут Годелюк тяжело заболевает, да. ("Едва ли можно говорить о наличии злой воли Соловьева", - расшаркивается Крыленко.) И, чувствуя приближение смерти, Годелюк потрясенно раскаивается, что мог оболгать ЧК, и просит бумагу и пишет письменное отречение: все неправда, в чем он оболгал Косырева и других комиссаров ЧК, и что было застенографировано через занавеску - тоже неправда! <О, сколько сюжетов! О, где Шекспир? Сквозь стены прошел Соловьев, слабые камерные тени, Годелюк отрекается слабеющей рукой - а нам в театрах, нам в кино только уличным пением "Вихрей враждебных" передают революционные годы...> "А кто пропуска ему выписал?" - настаивает Крыленко, пропуска для Мещерской не из воздуха взялись? Нет, обвинитель "не хочет говорить, что Соловьев к этому делу причастен, потому что... нет достаточных данных", но предполагает он, что "оставшиеся на свободе граждане с рыльцем в пушку" могли послать Соловьева в Таганку. Тут бы в самый раз допросить Либерта и Роттенберга и вызваны они! - но не явились! Вот так просто, не явились, уклонились. Так позвольте, Мещерскую же допросить! Представьте, и эта затруханная аристократка тоже имела смелость не явиться в Ревтрибунал! И нет сил ее принудить! А Годелюк отрекся - и умирает. А Косырев ничего не признает! И Соловьев ни в чем не виноват! И допрашиваеть некого... Зато какие свидетели по собственной доброй воле приехали в Трибунал! - зам. пред. ВЧК товарищ Петерс - и даже сам Феликс Эдмундович прибыл, встревоженный. Его продолговатое сожигающее лицо подвижника обращено к замершему трибуналу, и он проникновенно свидетельствует в защиту ни в чем не виновного Косырева, в защиту его высших моральных, революционных и деловых качеств. Показания эти, увы, не приведены нам, но Крыленко так передает: "Соловьев и Дзержинский расписывали прекрасные качества Косырева" <Крыленко, стр. 522> (Ах, неосторожный прапорщик! - через 20 лет припомнят тебе на Лубянке этот процесс!) Легко догадаться, что мог говорить Дзержинский: что Косырев - железный чекист, беспощадный к врагам; что он - хороший товарищ. Горячее сердце, холодная голова, чистые руки. И из хлама клеветы восстает перед нами бронзовый рыцарь Косырев. |
