|
..С тех пор прошло десять лет, потом пятнадцать. Поросла густая трава на могиле моей юности. Отбыт был и срок, и даже бессрочная ссылка. И нигде - ни в "культурно-воспитательных" частях лагерей, ни в районных библиотеках, ни даже в средних городах, - нигде я в глаза не видел, в руках не держал, не мог купить, достать и даже СПРОСИТЬ кодекса советского права! <Знающие атмосферу нашей подозрительности понимают, почему нельзя было спросить кодекс в народном суде или в райисполкоме. Ваш интерес к кодексу был бы явлением чрезвычайным: или вы готовитесь к преступлению или заметаете следы!> И сотни моих знакомых арестантов, прошедшие следствие, суд, да еще и не единожды, отбывшие лагеря и ссылку - никто из них тоже кодекса не видел и в руках не держал! И только когда оба кодекса уже кончали последние дни своего тридцатипятилетнего существования и должны были вот-вот замениться новыми, - только тогда я увидел их, двух братишек беспереплетных: УК и УПК, на прилавке в московском метро (решили спустить их за ненадобностью). И теперь я с умилением читаю. Например, УПК: статья 136 - Следователь не имеет права домогаться показания или сознания обвиняемого путем насилия и угроз. (Как в воду смотрели!) статья 111 - Следователь обязан выяснить обстоятельства, также и оправдывающие обвиняемого, также и смягчающие его вину. *** ("Но я устанавливал советскую власть в Октябре!.. Я расстреливал Колчака!.. Я раскулачивал!.. Я дал государству десять миллионов рублей экономии!.. Я дважды ранен в последнюю войну!.. Я трижды орденоносец!.. - ЗА ЭТО МЫ ВАС НЕ СУДИМ! - оскаливается история зубами следователя. - Что вы сделали хорошего - это к делу не относится). статья 139 - Обвиняемый имеет право писать показания собственноручно, а в протокол, написанный следователем, требовать внесения поправок. (Эх, если бы это вовремя знать! Верней: если бы это было действительно так! Но как милости и всегда тщетно просим мы следователя не писать: "мои гнусные клеветнические измышления" вместо "мои ошибочные высказывания", "наш подпольный склад оружия" вместо "мой заржавленный финский нож"). О, если бы подследственным преподавали бы сперва тюремную науку! Если бы сначала проводили следствие для репетиции, а уж потом настоящее... С повторниками 1948-го года ведь не проводили же всей этой следственной игры - впустую было бы. Но у первичных опыта нет, знаний нет! И посоветоваться не с кем. Одиночество подследственного! - вот еще условие успеха неправедного следствия! На одинокую стесненную волю должен размозжающе навалиться весь аппарат. От мгновения ареста и весь первый ударный период следствия арестант должен быть в идеале одинок: в камере, в коридоре, на лестницах, в кабинетах - нигде он не должен столкнуться с подобным себе, не в чьей улыбке, ни в чьем взгляде не почерпнуть сочувствия, совета, поддержки. Органы делают все, чтобы затмить для него будущее и исказить настоящее, представить арестованными его друзей и родных, найденными - вещественные доказательства. Преувеличить свои возможности расправы с ним и с его близкими, свои права на прощение (которых у Органов вовсе нет). Связать искренность "раскаяния" со смягчением приговора и лагерного режима (такой связи отроду не было). В коротку пору, пока арестант потрясен, измучен и невменяем, получить от него как можно больше ни в чем не виноватых лиц, (иные так падают духом, что даже просят не читать им вслух протоколов, нет сил, а лишь давать подписывать, лишь давать подписывать) - и только тогда из одиночки отпустить его в большую камеру, где он с поздним отчаянием обнаружит и перечтет свои ошибки. |
