– Честное слово! – сложил лодочкой ладони на груди Батон. – Да чтобы я… Да ни в жизнь не обману! Как надуху…

– Посмотрим. Рассказывайте.

– Приходит, значит, ко мне Карам.., извините, Пикулин.

– Когда?

– Да недели три назад – точно не помню. Говорит, дело стоящее есть. Ну это к тому, чтобы, значит, барахлишко… того… Договориться, значит… Тут я виноват! Уговорил он меня. Соблазнил, змей подколодный. Принес два чемодана в воскресенье утром. Ну там, значит, джинсы фирмовые, два свитера английские, кожан заграничный. И по мелочам кое-что… В основном антиквариат… В общем, улов так себе… А Пикулин веселый, паразит, скачет козликом, говорит, ставь пузырь, обрадую тебя. Коробку мне эту под нос тычет. Бери, говорит, по сходной цене отдам. Удача, говорит, жмотов не любит. Позарился я – эх, думаю, заживу! Ну до поры до времени мы, значит, решили прихоронить "рыжевье". Не к спеху. Да и клиент солидный требуется, чтобы не с дырявым кошельком… Вот и все, гражданин капитан. Вину свою признаю.

– Понятно. А вот адрес дома, где Пикулин разжился золотишком, он вам не сообщил? Не спешите с ответом, Красильников, хорошо подумайте, это в ваших интересах. Моя мысль, думаю, вам понятна…

– Еще бы, – хмуро кивнул Батон. – Факт нужен… Адрес я не знаю, а вот где именно – покажу. Обрисовал он мне как-то, а я и запомнил. Да и места мне те знакомы…

Дом по улице Лосиноостровской разыскали довольно быстро. О том, что здесь случилась кража, не знали ни соседи, ни участковый – хозяин не обмолвился ни единым словом.

Долго стучали в высокую, ажурной ковки калитку. Наконец где-то в глубине двора послышались шаркающие шаги, калитка со скрипом отворилась, и седенький благообразный старичок с удивлением воззрился на сотрудников угрозыска…

13

Старый, отощавший за зиму медведь бредет вдоль берега ручья. Свалявшаяся светло-коричневая шерсть зверя пестрит рыжеватыми проплешинами, одно ухо изодрано в клочья, на левой передней лапе ясно просматривается давний шрам от пулевого ранения – медведь хромает. Изредка он останавливается и, уставившись на быстрые прозрачные струйки, надолго замирает, наблюдая за резвящейся стайкой хариусов, преодолевающих очередной перекат. В глубоко посаженных глазах его вспыхивают голодные искры, морда беззвучно щерится в хищном оскале длинными клыками.

Но вот короткий стремительный удар лапой, неожиданный для грузного и неповоротливого с виду зверя, фонтан брызг, словно от взрыва выметнувшийся из темной глубины промоины, – и злой, хриплый рык разочарованного неудачей медведя: в который раз желанная добыча оказывается проворней подрастерявшего к старости ловкость и сноровку хищника.

Неожиданно медведь, будто наткнувшись на невидимую глазу преграду, резко останавливается; высоко подняв морду, он несколько раз шумно вдыхает влажный от испарений воздух. Неуклюжая фигура зверя вдруг подтягивается, под шерстью взбугрились литые мышцы; медведь мягкими, стелющимися прыжками взобрался по осыпи на каменистый обрыв, бесшумно проскользнул сквозь кустарник и затаился среди бурелома на небольшой возвышенности.

Внизу, метрах в тридцати от хищника, ручей разливался в неширокий плес, густо усеянный каменными глыбами. Две человеческие фигуры копошились там, на песчаной косе, намытой паводками. Это были Кукольников и Деревянов. Ротмистр набрасывал лопатой золотоносный песок поближе к воде, где поручик Деревянов сноровисто орудовал промывочным лотком.

Оба значительно подрастеряли свой офицерский лоск и теперь больше смахивали на попрошаек, одетых в обноски с чужого плеча, нежели на недавних руководителей белого движения на северо-востоке России.