– Постой, батя, постой… Ты кого тут угощаешь? А? Большевичков? Забыл, как лес для них в тридцать втором пилил в Сибири, как кровью харкал в гэпэу?

– Господь с тобой, Игнат! Какие это большевики – солдаты они, не видишь что ли? – вцепилась старушка в рукав верзилы. Тот небрежно стряхнул ее руку и шагнул вперед.

– А мне все едино, одним миром мазаны. Отойди, мать! Теперь наш черед пришел. За все рассчитаемся. Сполна…

– Игнат! – старик грозно нахмурил брови. – Опомнись! Они наши, русские. Не время теперь обиды считать. Что было – быльем поросло…

– Быльем, говоришь, поросло? Э-э нет, батя, такое не забывается. Не бойся, я их здесь кончать не буду. Я их в немецкую комендатуру сдам. Там разберутся, кто они и откуда. Ты что, объявлений не читал? Хочешь, чтобы и нас немцы в расход пустили из-за этих вшивых бродяг? А ну пошли! Давай-давай, шевелись!

– Сволочь! Иуда! – рванулся к нему Никифор.

– Но ты, потише, большевистская сволочь! У меня тут полный диск, на всех хватит. Выходи по одному!

– Сы-ыноче-ек! – заголосила старушка. – Что же ты делаешь?! Не губи невинные души-и… О, господи, за что же нам такое наказание-е-е…

– Поплачь, поплачь, мать. Скоро радоваться будешь. Немцы народ башковитый, порядок наведут, жить будем припеваючи.

– Игнат, последний раз тебя прошу, отпусти их с богом, – Никанор Кузьмич проговорил негромко и вроде спокойно, но верзила, который хорошо знал своего отца, отшатнулся в сторону и зло прищурился.

– Но-но, батя, не дури! Это не твое дело. Не хочешь помочь, так не вмешивайся… Ну, что стали, пошли! Руки за спину! Ежели что – стреляю без предупреждения…

Узкая лесная дорога петляла по буеракам, бежала через мостики, мимо беззащитных в своей наготе березок и тополей.

Шли молча. Порывистый, горячий, Никифор попытался было приотстать, чтобы сократить дистанцию между собой и верзилой, который шел сзади, но тот угадал этот нехитрый маневр и угрожающе щелкнул предохранителем. Дато скрипел зубами и шепотом ругался по-грузински. Сергея знобило, и он изрядно постанывал, когда неловко подворачивалась раненная осколками в последнем бою нога, Гриценко тяжело вздыхал при виде аккуратно сложенных штабелей пиленого леса возле дороги, прикидывая, какую хату он бы построил из них, не будь войны.

Алексей шел впереди и мысленно казнил себя: как мог он не предпринять никаких мер предосторожности? Что стоило оставить кого-нибудь на часах – гляди, не застал бы их врасплох этот гад. Мучительно искал выход из создавшейся ситуации и с горечью убеждался: бежать невозможно. Лес просматривался на добрую сотню метров, а пуля куда быстрее, чем их ноги, – что предатель будет стрелять, Алексей не сомневался. Конечно, можно было рискнуть – впереди их ждал неминуемый расстрел, от фашистов пощады ждать не приходилось, но тонкая нить надежды удерживала его на месте: а вдруг?

Дорога круто повернула влево, огибая косогор, поросший молодыми сосенками.

Выстрел ударил неожиданно гулко; не сговариваясь, все бросились врассыпную, еще не успев осознать случившегося.

– Постойте! Куда вы! – из-за придорожных кустов на дорогу вышел, тяжело дыша, Никанор Кузьмич со старенькой берданкой в руках.

Первым опомнился Алексей, он мигом подскочил к ошеломленному Игнату, который тупо смотрел на раздробленный пулей берданки приклад автомата и, вложив в удар всю свою ненависть, опрокинул его на землю.

Подбежали и остальные. Все еще не веря в свое спасение, сгрудились вокруг предателя, который, брызгая кровавой слюной, ползал у их ног.

– Еле успел напрямик… Годы не те… – с трудом перевел дух старик.