34. Тесно связана с этим еще одна опасность. Сложность современной науки такова, что без специализации просто не обойтись; и не только потому, что этого требует научная или промышленная эффективность, но и в соответствии с природными возможностями человеческого интеллекта.

Ученого-универсала, успешно работающего во многих областях знаний, больше нет; не потому, что больше нет желания быть таким ученым, но потому, что области знания слишком многочисленны и слишком сложны.

35. И чистая наука, и нечистая экономика требуют от ученого, чтобы он большую часть своей мыслительной жизни проживал чуть в стороне от настоящего пульсирующего сердца общества, членом которого он и сам является, — в стороне от настоящего пульсирующего сердца того «сейчас», в котором он сам пребывает. Отсюда характерная и вполне предсказуемая двуличность современного ученого: научная нравственность и общественная безнравственность. У людей науки извечная склонность становиться послушным рабом государства.

36. Научный ум, проявляющий себя как абсолютно научный, проявляет себя как ум ненаучный. Мы сейчас в такой фазе истории, где научный полюс занимает господствующее положение; но где есть полюс, там есть и противополюс. Ученый раскладывает на атомы — значит, кто-то должен синтезировать; ученый извлекает — значит, кто-то должен скреплять воедино. Ученый занимается частным — значит, кто-то должен заниматься общим, универсальным. Ученый дегуманизирует — значит, кто-то должен гуманизировать. Ученый пока, а может, уже и на веки вечные, отворачивается от недоказуемого; и кто-то должен повернуться к нему лицом.

37. Искусство, самое примитивное, есть выражение истин, которые для науки выразить оказывается слишком сложно — или неудобно. Это не значит, что наука в чем-то ущербнее искусства, просто у них разное назначение, и они по-разному используются.

Искусство — стенография человеческого знания, плавильный тигель, алгебра, неимоверная конденсация, если это искусство великое, целых галактик мыслей, фактов, воспоминаний, переживаний, событий, разнообразного опыта — конденсация до десятка строк в «Макбете», до шести нотных линеек у Баха, до квадратного фута холста в картине Рембрандта.

38. Некоторые научные законы могут показаться аналогичными великому искусству: бесчисленные триллионы явлений сконденсированы в них всего в одной формулировке. Но эта формулировка, по отношению к реальности, — абстракция, а не концентрация.

39. Все разновидности искусства тяготеют к тому, чтобы превращаться в соответствующие разделы науки и, если угодно, ремесла; но тайна, без которой нет искусства, в том и состоит, что художник постоянно идет дальше того, что научная и ремесленная сторона искусства в состоянии предвидеть; и он постоянно идет дальше попытки дать научное описание и выработать строгие критерии того, что же такое искусство и какое искусство хорошее, а какое плохое.

40. Искусство — всегда целый комплекс за пределами науки. Оно на голову выше всех вместе взятых компьютеров. Можно, предположим, заложить в компьютер вкусовые пристрастия тысячи любителей музыки, с тем чтобы машина затем сочинила «их» музыку; но это значило бы отказаться от важнейшего принципа: произведение искусства — это прежде и превыше всего то, что способен создать только один человек. Это некое утверждение, которое делает один наперекор всем, а не утверждение, которое делает один на потребу всем.

41. Наука — это то, что может или могла бы сделать машина; искусство — то, чего машине не сделать никогда. Это просто определение того, чем искусству следует быть и чем оно непременно должно быть для человечества; это вовсе не отрицание уже доказанного факта, что наука отлично может справляться с производством продукции, которая вполне способна сойти за искусство.