– Чуть подальше, – посоветовал Роджер.

– Заткнись! – огрызнулась Ласи. – Я делала это чаще тебя.

В ее руке вспыхнула спичка, она поднесла ее к фитилю. Еще до того, как аромат сандалового дерева хлынул в мои ноздри, я почувствовал человеческий запах нервного предвкушения.

Стена замерцала, словно пустой киноэкран, крошечные выпуклости штукатурки отбрасывали удлиненные тени, точно миниатюрные горы на закате. Крапчатая текстура стены проявилась сильнее, и мое зрение инферна, обостряющееся в сумерках, отмечало каждый дефект. Я мог видеть, как торопливо, неровно двигались вверх и вниз валики, когда стену красили.

– На что мы смотрим? – спросил я. – На то, как неумело красили стену?

– Говорил же я! – воскликнул Роджер. – Отодвинь немного.

Ласи заворчала, но отодвинула свечу от стены. Появились слова…

Они слабо мерцали в полумраке, буквы расплывались. Чуть более темный слой краски проступал через верхнее покрытие, как часто случается, если домовладельцы не утруждаются грунтовкой стен.

К примеру, когда они сильно торопятся.

На стене появилось:

Как мИло что приДЕтся Съесть егО

Я подошел к стене, вблизи темный слой был менее заметен. Провел пальцами по буквам, дешевая краска на водной основе ощущалась сухой, как мел. Ногтем я процарапал краску на расстоянии примерно взрослой анкилостомы. Теперь темный цвет стал виден яснее. Я поднес ноготь к носу и принюхался.

– Парень, это странно, – заметил Роджер.

– Обоняние самое чувствительное из наших ощущений, Роджер, – объяснил я, не упоминая, к чему именно оно чувствительно: к этилмеркаптану, веществу, образующемуся на гниющем мясе и испускающему резкий запах.

Сделав один‑единственный вдох, ваш нос в состоянии засечь одну четырехмиллиардную долю грамма этого вещества. Мой нос был примерно в десять раз лучше. Также я не сообщил Роджеру, что, один раз понюхав, уверенно знал – надпись сделана кровью.

Хотя это была не только кровь. Отковырнув острым, как сталь, ногтем поверхностный, торопливо наложенный слой краски, я ощутил запах всех тканей человеческого тела. Железистый привкус крови смешался с мучнистым запахом костей, соленостью мышц, тухловатым запахом печени и этилмеркаптановои эманацией кожной ткани. Непрофессионалы прибегли бы к термину «хрящ».

Здесь были и другие, более резкие запахи – химических реактивов, с помощью которых пытались вывести надпись. Однако к тому времени, когда ее обнаружили, кровь уже глубоко впиталась в штукатурку, где и оставалась до сих пор. Ее закрасили, но буквы остались.

Нет, вы только подумайте: дешевая краска на водной основе? Что случилось с домовладельцами Нью‑Йорка?

– Какого черта ты делаешь? – спросила Ласи.

Я повернулся и увидел, что все сидят и таращатся на меня. Надо же, я забыл, как нормальным людям не нравятся, когда кто‑то принюхивается.

– Ну… – начал я, пытаясь найти приличное оправдание остатку рома в своем организме.

Что же сказать? Прозвенел звонок.

– Пицца прибыла! – Роджер вскочил и бросился к двери.

– Очень кстати, – пробормотал я.

У меня были основания чувствовать сильный голод.

6

ШАРИКИ ИЗ СЛИЗИ

У муравьев есть религия, и возникновению ее они обязаны шарикам из слизи. Все начинается с крошечного создания под названием Dicrocoelium dendriticum, но даже паразитологи не затрудняются его произносить. Мы говорим просто «ланцетовидная двуустка».

Как и большинство паразитов, двуустки зарождаются в животе. Живот – самое популярное место конечного «хозяина», как вы, может быть, заметили.