– Сара… – выдохнул я.

Она зашипела. Инферны ненавидят звук собственных имен, потому что он ранит перепутанные каналы их мозга так же, как проклятие. Но она позвала меня по имени…

– Убирайся, – прозвучал дребезжащий голос. В ее глазах я видел голод – инферны всегда голодны, – но есть меня она не стала бы, я был слишком хорошо ей знаком.

Крысы заметались вокруг ног, думая, что надвигается убийство. Я с силой топнул специальным, защищающим от крыс ковбойским сапогом, и они бросились врассыпную. Этот звук заставил Сару обнажить зубы, и живот у меня свело. Пришлось напомнить себе, что она не станет есть меня, не сможет есть меня.

– Я должен забрать тебя отсюда. – И сжал фигурку в кармане.

Инферны никогда не сдаются без борьбы, но Сара была моей первой настоящей любовью. Может быть… Она ударила, словно молния, открытой ладонью по макушке; удар был настолько силен, что возникло ощущение, будто лопнула барабанная перепонка.

Я зашатался, сделал шаг назад. Мир вокруг звенел, новые удары обрушились на живот, вышибая дух. И потом, лежа на полу, чувствовал на груди вес Сары, ее тело, жилистое, словно мешок, битком набитый разъяренными змеями, ее густой запах бил мне в ноздри.

Она оттянула мою голову назад, обнажила горло, но потом замерла; в ее странно мерцающих глазах явно отражалось какое‑то сражение. Что это было? Любовь ко мне? Или просто проклятие хорошо знакомого лица?

– Кафе на углу Первой авеню и Восьмой стрит, – быстро заговорил я, взывая к воспоминанию о ее любимой пиццерии. – Ванильная водка на скалах. «Вива, Лас‑Вегас!» – И, чтобы подчеркнуть последнее, добавил: – Второе имя его матери было Любовь.

При этом втором напоминании об Элвисе Сара зашипела, словно змея, ее руки с длинными хищными когтями потянулись ко мне. Ногти инфернов, точно у трупов, продолжают расти, даже когда вся остальная плоть тает, и ее ногти были такие искривленные, такие черные, как высохшая оболочка жука.

Я остановил ее, назвав пароль нашего общего счета в видеомагазине, отбарабанив номер ее сотового телефона и имена золотых рыбок, которых она бросила, когда сбежала. Сара содрогнулась: упоминание о старых, хорошо знакомых вещах, когда‑то таких важных, обрушилось на нее, словно удар. Потом она испустила вой, снова оскалилась и вскинула когтистую лапу…

Я вытащил из кармана фигурку и сунул ей в лицо. Конечно, это был Король, в черном, как на «Возвращении‑68», с кожаным браслетом на запястье и четырехдюймовой гитарой. Единственный подарок на память, который я сделал сам себе, украв прямо из‑под носа ее соседки по комнате спустя неделю после исчезновения Сары, инстинктивно понимая, что она не вернется. Хотелось сохранить хоть частичку ее.

Сара взвыла, сжала пальцы в кулак и ударила меня по груди. Я раскашлялся, глаза наполнились слезами. Однако ее вес внезапно перестал на меня давить. Я перекатился, хватая ртом воздух, и попытался встать на ноги. Когда зрение вернулось ко мне, во всех направлениях вокруг кипел серый мех – крысы, охваченные паникой при виде огорчения своей госпожи.

Она начала спускаться по лестнице, но проклятие уже овладело ее разумом. Напоминания об Элвисе, оставленные мною на ступенях, делали с кое дело – при виде накидки с блестками она дернулась, словно конь, увидевший гремучую змею, и рухнула, проломив хрупкие перила.

Я подошел к краю балкона и посмотрел вниз. ()на скорчилась на скамье, злобно глядя на меня.

– Ты в порядке, Сара?

Произнесенное имя словно пробудило ее; она побежала по залу ожидания, совершенно бесшумно ступая голыми ногами по спинкам скамеек. Однако на полпути запнулась, заметив очередную бархатно‑черную афишу с Королем, и испустила жуткий, скорбный крик, эхом прокатившийся под сводами терминала.