— Это что, новая политическая программа? — спросила потрясенная Эмили. — Кто-то у вас решил, что ваша партия теперь отстаивает интересы семьи?

— Интересы семьи — цель всех партий. Дети — залог стабильности… в чем ты, несомненно, убедишься и сама, когда они у тебя появятся.

— Артур, я не могу сейчас иметь детей, я сейчас слишком занята.

— Вся твоя занятость отпадет, потому что ты откажешься от всей прочей деятельности, — уверил ее рассудительный Артур. — Мы начнем немедленно.

— Что? Прямо здесь? Сейчас? — в отчаянии заметалась Эмили.

— Ну, не будем так упрощать. — Он помолчал. — Ведь ты не откажешь мне?

— Разумеется, нет, — устало сказала Эмили. — Если ты позволишь, я пойду, скажу Энни, чтоб приготовила мне ванну.

— Я скоро освобожусь. — Он жестом указал на разложенные документы. — Нужно кое-что доделать, но это не займет много времени.

Мне невыносимо даже представить себе, что после этого между ними происходило. Да и она ни за что бы на эту тему со мной не заговорила. То немногое, что мне удалось узнать, промелькнуло в ее ответах на мои расспросы о том, как Артур воспринял ее появление в зале.

В конце рассказа она с легким придыханием и как будто с легким смешком сказала:

— Мы пытаемся сотворить ребеночка.

— Ты серьезно?

— Для Артура это очень серьезно. Ты даже представить себе не можешь, насколько… — ладно, неважно. — Она вздохнула. — Никак не пойму, то ли он хочет наказать меня беременностью, то ли искренне верит, что это излечит меня от нашего «Дела».

— И ты ему это позволишь?

— У меня нет выбора. Он мне напомнил, что я давала соответствующий обет.

— Уже давая тот обет, ты не имела иного выбора. Что ж, нельзя ведь нанять адвоката, чтобы заново переписать, один за другим, все брачные клятвы.

— Нельзя. Хотя, как было бы хорошо, имей мы такую возможность. Но, подозреваю, путаницы от этого возникло бы не меньше. Но все не так просто, как кажется.

— В каком смысле? — спросил я и тут же понял, что она имеет в виду. — Ты сама хочешь ребенка?

— Да. Я хочу иметь детей. Чему ты удивлен? Многие женщины хотят иметь детей. А Артур, раз он мой муж, — единственный, кто может мне в этом содействовать. Хотя бы в этом мне придется с ним выступить заодно.

— Но ты не сможешь быть одновременно матерью и активисткой движения.

На ее щеках вспыхнули красные пятна. Я не мог не понять, что это означает, — к тому времени я слишком хорошо ее знал.

— Это почему же? — вскинулась она.

— Ну… вспомним вчерашнее. Эти распорядители так грубо обошлись с тобой. Представь, что если бы ты была беременна.

— Возможно, если б я была беременна, до них бы дошло, как гадко они поступают.

— А если б не дошло?

Она сверкнула глазами:

— Если мужчинам нельзя верить, значит, они совершенно не имеют никакого права выталкивать нас со своих собраний.

— В принципе, Эмили, ты совершенно права — но что толку от твоих принципов, если ты угодишь в больницу?

— Ты хочешь сказать, что обязанности по воспитанию детей гораздо важней, чем мои убеждения?

— Ну, если угодно, да.

— Прямо-таки слышу слова собственного мужа! — вскричала Эмили. — Когда же ты, Роберт, вобьешь себе в свою самодовольную, тупую башку, что принципы это не какой-то там твой дурацкий пиджак: захотел надел, захотел снял!

— Признаться, — заметил я, — в данный момент пиджаков у меня не так уж много в виду скудного жалованья, которое я получаю за свой труд.